Об академической свободе, свободах, современности и готовности самостоятельно пользоваться своим разумом.

В сети разгорелась нешуточная дискуссия об академических свободах. Вступаю в нее. Точнее перепечатываю свой комментарий на пост Бори Межуева в Фейсбуке. Не мог удержаться. Помню Борю еще по Полису – первому месту его работы.

Боря начинает свой пост так: «Тяжелое положение академического сообщества – ВШЭ, кажется, раскололась и находится в кризисе». А потом обостряет дискуссию: «В какой-то степени эта история меня даже радует - действительно, это тот случай, когда нельзя отсидеться и нужно внятно сформулировать свою политическую позицию, что академическое сообщество старалось не делать. Есть вообще у этого сообщества какая-то внятная позиция по поводу происходящего в городе и стране или нет?»

Вот моя реплика. Она возвращает к вопросу о природе кризиса и о связи его с современностью и несовременностью внутри нас самих.

Милый Боренька!

Вероятно, немало коллег в ВШЭ ощущают, что они в трудном положении. Однако положение академического сообщества ВШЭ трудным не назвал бы. Скорее удачным. Нынешний кризис одновременно помогает (вот удача) и одновременно заставляет (отсюда трудности и даже страдания) проверить свою современность (модерность) и несовременность. В чем проверка? Объясню со своей профессиональной колокольни исследователя темпоральности и эволюции. В архаичных и даже традиционных порядках разные стороны жизни остаются аморфными и недоразделенными до такой степени, что отдельный человек ничто в сравнении с «великой цепью бытия». Он по Канту несовершенолетен (unmündig). В современных порядках сферы нашей жизни и деятельности разделены настолько, что даже отдельный человек может исхитриться и создать (или вступить) в пространство, где он вполне самостоятелен и совершенолетен, где может sapere aude. А главное – способен перемещаться из сферы в сферу вполне свободно. В этом и состоит, по моему пониманию, современная свобода самоопределения.

Теперь об удачном испытании нашего сообщества кризисом. Кстати, кризис от индоевропейского корня *krey-, связанного с расщеплением, разделением даже чисто физическим. Так и слышится треск. Кризис, как и критерий, критика и прочие однокоренные слова (у нас русских это кроить, крошить и т.п.), предполагает выбор, но и не только. Также и градацию, и наличие альтернатив. Так вот мы можем узнать – и каждый, и все вместе – насколько мы стали современными, совершенолетними и свободно самоопределяющимися или остались несовершенолетними и несвободными. Узнать очень просто, есть критерий. Смеем мы sapere aude? Дерзнем ли пользоваться собственным рассудком без руководства со стороны «старших товарищей» или неведомой силы, которая выше меня и нас? И вот одни коллеги покорно следуют рекомендациям «старших» – прямо или, чаще, неявно, но четко выраженных, например, через ящик или еще как. Другие устраивают «праздник непослушания» и поступают не только вопреки мнению «старших», но прямо в пику им. И те, и другие действуют в тотальной, недоразделенной действительности, где они ничто в сравнении с высшими силами. И те, и другие не вполне современны. Скорее вполне несовременны, даже архаичны.

Однако есть и такие, кто разделяет сферы своего существования, свободно перемещается из одной в другую, где может сам принять решение, относящееся к сути дела. В одной идет на митинг или подписывает петицию. В другой ведет строго академическую дискуссию. В третьей устраивает медитацию или занимается практиками цигуна. Эти мне кажутся куда как более современными и свободными.

Отказ переносить в аудиторию митинг, богослужение, спортивную тренировку и в конечном пределе мордобой как раз и есть признак современности, свободности и самостоятельности.

Лихорадочный поиск опоры – будь то гарант или революционный лидер – признак несовременности, несвободности и несамостятельлности.

И последние. Не могу не процитировать в очередной раз моего любимого Пьера Тейяра де Шардена: «То, что делает человека «современным» (и в этом смысле масса наших современников – contemporaine – еще не современна – moderne), – это способность видеть не только в пространстве, не только во времени, но в длительности, или, что то же самое, в биологическом пространстве-времени и, более того, способность все рассматривать только в этом аспекте, – все, начиная с самого себя». И последнее выражение о самом себе (à commencer par lui- même) выделено курсивом как ключевое. Контемпораны-современники, будьте современны-модерны. А студентам я всегда добавляю – учитесь видеть не только нынешний момент, а длительность, мыслите в биологическом, социальном и даже космологическом пространстве-времени. Кто в этом пространстве-времени старшие – гаранты или революционные лидеры? Стоял ли они всей этой суеты? Стоит ли ради нее жертвовать своей бессмертной душой или, что то же самое, своим вполне свободным самоопределением – способностью самостоятельно пользоваться своим рассудком без подчинения толпе и героям?

Я очень рад, что мне и коллегам повезло проверять свою современность (модерность) и несовременность в ходе этого кризиса.

Следы активного строя в индоевропейских языках

Пару недель назад мы с Андреем Павловичем Клемешевым передали наконец в журнал «Полис» окончательную версию текста статьи «Трудности перевода. Суть проблемы». Она открывает серию, в которой речь пойдет о трактовке некоторых ключевых понятий типа государство, правление, политика, agency и т.п. Над этой статьей мы много и долго работали. В ответ на остро критические и в целом справедливые рецензии сильно переделывали текст. В общем далась статья большим трудом, но и получилась очень плотная и насыщенная.

Сегодня получил просьбу в рамках уже окончательного редактирования макета уточнить единство и различие слов трансфер и трансляция, точнее парадигмы одного латинского глагола trānsferō, trānsferre, trānstulī, trānslātum, из которой собственно оба слова и произошли. Примечание получилось еще более плотное и содержательное. Очень им горжусь и привожу ниже.

В парадигме латинского супплетивного глагола третьего спряжения trānsferō, trānsferre, trānstulī, trānslātum используются на первый взгляд три разных корня fer-, tul- и lat-. Однако тут два корня. Первый fer- (oт и.-е.*bʰéreti – сразу узнается наше слово брать), а два других – это варианты, связанные с глаголом tollō, tollere, sustulī, sublātum («поднимать, убирать, разрушать»). Его возводят к и.-е. прилагательному *tl̥h₂tós («поднятый, переносимый»), состоящему в свою очередь из корня *telh₂- «тащить» и суффикса *-tós. Супплетивные, использующие разные корни парадигмы характерны для ключевых слов индоевропейских языков. Так, глагол быть (*bʰúHt) использует еще и корень *h₁es- (аз есмь, он есть, они суть). Это следы активного строя, когда активность и инактивность выражались не грамматически, а лексически. Например, обжигающий активный огонь (и.-е. *h₁n̥gʷnís, наш огонь и латинский ignis) и огонь пекущий, например, людьми сделанный костер (и.-е. этимон *péh₂wr̥, который дал греч. πῦρ, а потом пиротехника, англ. fire, наши слова пир – трапеза вокруг костра, пирог – результат запекания, как творог – результат створаживания, «схватывания, формирования, творения» от и.-е. корня *twerH- , то есть обработки в сосуде, форме, ср. чешск. tvořidlo «сосуд для сыроварения» и фр. fromage, ит. formaggio от средневекового латинского слова formaticum от лат. forma).

Звучит примечание очень, даже избыточно самоуверенно и категорично. Однако я в его справедливости убежден, хотя такие великие авторитеты, как О.Н. Трубачев и А.А. Зализняк дают иные этимологии для огня и пира. Мне кажется, что связь супплетивности с активным строем языка (языков ?), на базе которых сформировался протоиндоевропейский языковой союз (не один язык), очень важная и перспективная научная проблема. Во всяком случае собираю материал, который складываю в папку «долгий ящик» и внутри ее папку «типологические следы предшествующих индоевропейскому языков». Боюсь, однако, что такую статью, как и большую часть «долгого ящика», мне уже не придется завершить. Тем приятнее хотя бы несколько строк вставить в тот текст, который будет опубликован.

x