На прошлой неделе послал в редакцию журнала ПОЛИТЭКС статью. Она называется "Что нас способно объединить?" Речь там идет о возможностях консолидации нашего сообщества исследователей политики. Причем консолидации не столько моральной, организационной и политической, сколько именно профессиональной, за счет предмета и метода наших занятий.
предлагаю этот текст вниманию коллег.

ЧТО НАС СПОСОБНО ОБЪЕДИНИТЬ?

М.Ильин

Разобщенность и высокая фрагментированность нашего профессионального сообщества остается серьезной проблемой, несмотря на немалые усилия коллег по его развитию и консолидации. На первый взгляд все идет благополучно. В нашей стране созданы факультеты, отделения и кафедры политической науки, разнотипные профессиональные объединения. Увеличивается плановый и сверхплановый прием на политологические специальности, но уровень обучения зачастую невысок. Усваиваются достижения мировой политической науки, но выборочно и несистематично, от случая к случаю. Более того – в последние годы стали громко раздаваться требования создать некую особенную российскую политологию, чуть ли ни в пику мировой.

Усилия подняться до уровня лучших научных образцов вкупе с попытками развернуть развитие только растягивают в разные стороны и без того рыхлую ткань нашей науки и нашего сообщества. На плоском ландшафте отечественной политологии (Мельвиль ) между возвышениями точек роста и глубокими академическими депрессиями возникают напряжения, а то и разрывы. Конечно, можно сказать, что мы большая страна и у нас немало как достижений, так просчетов, однако дело не только в размерах страны и нашего сообщества. Оно, конечно, велико и разнообразно, однако даже по количеству занятых профессией коллег Россия уступает Германии, Великобритании, Канаде, Индии, не говоря уж о США.

Сообщество российских политологов фрагментировано по самым разным основаниям. Как-то французская коллега Каролин Дюфи из Бордо спросила меня: «Вы в ВШЭ считаете себя политологами или политистами» (Ильин 2013, в настоящее время доступен на https://www.rapn.ru/in.php?part=6&gr=1623&d=4287&n=35&p=0&to=). Я тогда еще не знал, что оба наименования politologue и politiste сосуществуют во французском, а потому счел это шуткой и с улыбкой попросил объяснить, в чем разница. Ну как же, тоже улыбнулась в ответ Каролина, политологи, как астрологи, а политисты, как экономисты.

В этой шутке лишь доля шутки. И на деле наша профессия распадается на занятия и предприятия самого разного рода от доморощенных претензий на легкое и чудесное раскрытие тайн политики до технически сложных и изощренных проектов получения нетривиального знания о политике. Мне возразят, что это нормально, что еще тридцать лет назад Габриэль Алмонд использовал образ рассадки по разным столикам для характеристики нашей профессии (Алмонд 2000, Almond 1988, Almond 1990). Да, но наши столики отличаются не только разными методологическим языками, но сочетанием самых различных обстоятельств вплоть до конъюнктурных и сугубо личных пристрастий.

В сознании многих коллег глубоко укоренилась уверенность, будто политология по природе своей «междисциплинарна», будто она лишь конгломерат заимствований из настоящих наук типа социологии, психологии и т.п., а также из отраслей знания типа философии. Увы, это не беспочвенное заблуждение. Действительно, ускоренная организация академической политологии на волюнтаристском привлечения специалистов из «соседних» факультетов и департаментов. Делалось это зачастую произвольно и поверхностно при игнорировании собственных традиций. У нас ситуация усугубилась тем, что официальной решение о признании политологии и повсеместном его внедрении было принято только на исходе 80-х годов, что осуществлялось оно одномоментно и повсеместно взрывным, революционным образом. При этом игнорировалось как ценнейший опыт консолидации политической науки Советской ассоциацией политической науки, так тем более ее славные достижения досоветских времен. Да и мировые наспех сконструированные схемы воспринимались легкомысленно и даже карикатурно. В этой ситуации утрата собственной идентичности, научного предназначения и даже своего собственного предмета стала неизбежным результатом политологического бума начала 90-х и его автошоков вплоть до наших времен.

Надо признать, что наша рассадка по столикам, отдельным лавочкам и приставным местам скорее определяются решениями начальства и собственными попытками получше устроиться, чем устоявшимися методологическими размежеваниями, исследовательскими традициями и укоренившимися «языками» (дискурсами), как это выглядит в нарисованной Алмондом картине. Конечно, на конъюнктурной рассадке не могут ни сказаться еще и границы между предметными делянками и тематическими нарезками, кажущимися коллегам выигрышными. Но к ним большинство относится без уважения, лишь как к неизбежным обстоятельствам.

Свои делянки многие коллеги склонны опрометчиво приватизировать и объявить себя уникальными специалистами по их освоению. Платой за это становится страшное самоограничение и превращение своих исследований в уникальный образчик псевдонауки одного малюсенького закутка нашего большого мира. Скажем, науки электоральных манипуляций гендерными предпочтениями в отдельно взятом уезде Н-ской губернии после 2012 года. В результате наше сообщество в целом дробится на крохотные парцеллы, которые не имеют ни предметной, ни методологической связи с большой политической наукой. Тут уж в пору говорить не о рассаживании за отдельными столиками, а о том, что едва ли ни каждый занят поисками собственного «практически полезного» спасательного круга. Это чудесное средство, увы, сможет пригодится лишь в карьерной суете сегодняшнего дня, но не имеет ни малейшего научного значения.

Что можно сделать в этой ситуации? Можно ли возродить или открыть заново предмет нашей науки и логичный набор исследовательских стратегий и методов? Да, это не только возможно, но и необходимо. Тому, как это сделать, и посвящена данная статья. Трезво взглянем на ситуацию. Существуют две коренные проблемы. Одна связана с предметной областью нашей науки, вторая – с ее методологическим обеспечением. Разумеется, помимо них есть привносимые в науку расколы и конфликты. Их порой не легко решить, но во всяком случае их можно выделить и отдельно заняться ими. Одни порождены страстями и эгоистическими устремлениями, другие – попытками внешних инстанций от властных до активистских использовать науку и ученых в своих интересах (пресловутая социальная актуальность – гибельная для науки). Существуют также разделения на основе культурных или «политических, а фактически идеологических пристрастий или, как порой их торжественно именуют «ценностей». В общем при достаточной самостоятельности и самоуважении ученых все они относительно легко преодолимы. Тем более, если мы будем отстаивать свою самостоятельность и самоценность нашей науки все вместе, опираясь на традиции и техники кантовской критики, а также и веберовского Wertfreiheit, «очищения от ценностей» (Weber 1904) или, точнее, Werturteilsfreiheit, «очищения от ценностных оценок» (Hillmann 1994).

Гораздо сложнее проблемы, связанные с нашей собственной профессиональной работой. Даже если бы она шла без помех, без прессинга обстоятельств и давления различных инстанций, требующих отчетов, оценок и т.п., пред нами остается грандиозный набор очень сложных проблем. В нашей среде нет обоснованного согласия ни о том, что же мы изучаем, и о том, как этот общий предмет следует изучать сейчас, с опытом достижений и упущений, как наших собственных, так и поколений, оставивших нам свой задел.

Что фактически мы изучаем? Для начала давайте признаем несколько самоочевидных истин. В нашем огромном мире уже многие поколения людей выделяют политику как особую сторону своей жизни. И не только выделяют, но и придают ей смысл, определяют ее значение, наконец, при всем смешении языков находят для нее общие названия, включая и русское слово политика. Можно считать этот факт подтверждением того, что соответствующая сторона жизни или сфера человеческой деятельности действительно существует и может стать предметом изучения. Правда, объяснений, что же это такое, а тем более определений предложено немало, а они зачастую не согласуются друг с другом. Один назовет политику грязным делом, а другой – искусством царственного плетения нравов, третий – борьбой за власть, а четвертый – сферой принятия и осуществления связывающих решений, пятый – искусством возможного, а шестой – всякой деятельностью по самостоятельному руководству. Найдутся и такие, что предложат и вовсе мудреную трактовку политики как аналитической проекции человеческого существования в пространство функционального императива целедостижения. И каждый будет по-своему прав, судя со своей кочки, колокольни или из своего погреба. Ситуация напоминает историю о слепцах, ощупывавших слона и предлагавших объяснения – веревка, лист, ствол дерева, стена и т.п. Однако в нашем случае, надеюсь, удастся за всеми видимостями и частностями установить, что за зверь политика и чем он важен для нас.

История о слепцах на этом как будто заканчивается. Попробуем ее продолжить. Вопрос-то о слоне остается без ответа. Как узнать, что это за зверь? А нам с вами как узнать, что же такое политика? Она очевидно пред нами. Мы ее пытаемся узнать на ощупь. Ничего не получается. Видимо, нужно включить новые способности. Положим, каким-то чудом слепцам удалось прозреть. Только тогда им удалось бы сложить свои нащупанные представления о слоне в общую картину. Видеть – назвал введение в свой шедевр «Феномен человека» Пьер Тейяр де Шарден (Teihard de Chardin 1955). Но чтобы увидеть политику, у нас должно открыться особое, настроенное на политику зрение. Мы должны обрести способность пробиться к тому, что скрывается за разными именами и представлениями от грязного дела и искусства царственного плетения нравов до борьбы за власть и искусства возможного. Полагаю, что способность откроется через внимание к функциональности того, что мы именуем политикой. А сама она окажется связанной с функциями целедостижения, согласования наших действий или «самостоятельного руководства». Порой осуществление этих функций, назовем их властными, навязывается нам помимо воли, обычно сверху вниз, а порой нам удается согласовать свои действия с другими по всем направлениям в гигантской сети взаимных зависимостей и интересов. Так вот эта сеть и составляет структуру того, что можно назвать политикой.

Подобные сети пронизывают всю нашу жизнь. На них строятся самые области наших жизненных практик от государственных дел до пресловутой «политики умной жены по отношению к мужу» (Weber 1919: 3). Это означает, что политика пронизывает буквально все от сельской управы и банков до споров в клубе или в парламенте. Пока мы «ощупываем» парламентские дебаты или пропагандистскую кампанию в новых медиа, мы не видим собственно политики. Стоит нам включить функциональный настрой на связанные с целедостижением усилия, так властная сеть взаимных зависимостей и согласований открывается перед нами. Мы видим уже собственно политику за всеми привходящими обстоятельствами и помехами. Мы способны понимать и изучать ее.

Как успешнее изучать политическую сторону жизни?

Получается, что интерес к изучению политики может реализовываться разными способами. Некоторые связаны с характером того, что мы фактически изучаем. Другие строятся на использовании специальных методологических, общих эпистемологических и еще шире когнитивных способностей.

Что касается предметных ограничений и возможностей, то они располагаются между двумя полюсами. На одном исследовали за счет «ощупывания» уясняют лишь отдельные моменты политики, но при этом зачастую добавляют к политике (сети взаимных зависимостей и согласований ради целедостижения) многое из сопутствующей фактуры от демографической и природной до хозяйственной и «ценностной», которые лишь косвенно касаются целедостижения. На другом полюсе исследователи отбрасывают все условно «неполитическое» и сосредотачиваются на сетях целедостижения.

Какой же из двух подходов успешнее? Если исследовательских вопрос касается собственно политики в строгом смысле, то это вне сомнения второй – хотя бы за счет уменьшения избыточных помех, снижения трудоемкости, прозрачности и четкости самой фактуры. Если исследовательский вопрос касается не собственно политики, а ее роли, места значения для чего-то другого, например, преобразования природы или улучшения демографической ситуации, повышения производительности труда или поощрения человеческих пристрастий, то тогда первый. Правда, наше знание будет касаться уже не политики, а того, что вокруг нее. Да к тому же познавательная мотивация будет во все большей мере не научной, а прагматической, связанной с запросами политиков и граждан, с пресловутой «социальной актуальностью». Да и точность познания будет страдать из-за обилия шума и грязной фактуры. Так что выбирайте сами – занимаетесь ли своим делом познания политики, или помогаете чужим делам ее использования в своих интересах.

Что же касается методологических возможностей и ограничений, то тут тоже большое разнообразие стратегий исследования. Они находятся в многомерном пространстве, однако для упрощения и тут можно выделить два полюса. К одному тяготеют наиболее фундаментальные и общие методы, в пределе трансдисциплинарные, то есть настолько универсальные, что их так или иначе можно использовать в любых дисциплинах и предметных областях. Другие по контрасту являются частными, партикулярными и порой довольно конъюнктурными. Среди них типичны субдисциплинарные или куда более узкие методы. В пределе подобные методы могут стать одиночными и даже одноразовыми.

Отмеченные универсальностью методы покоятся на фундаментальных когнитивных способностях человеческого рода. В своем Центре перспективных методологий социально-гуманитарных исследований ИНИОН РАН (фактически научная сеть, выходящая за пределы института и даже нашей страны) мы с коллегами уже почти целое десятилетие заняты очищением наиболее совершенных и даже изысканных методов от всего «лишнего», а также насыщением самых простых и даже элементарных когнитивных способностей все новыми ухищрениями, дабы превратить в эпистемологические процедуры и научные методы. Путем двойного шага или встречного хода, а также ряда других ухищрений нам удалось выделить эволюционную связь между тремя базовыми когнитивными способностями и тремя трансдициплинарными методологическими комплексами или органонами (Ильин, Авдонин, Фомин 2018). Если оставить в стороне детали, а дать только голые выводы, то получились три связки.

Первая из человеческих способностей, которую мы делим с другими живыми существами, вытекает из способности различать силу и интенсивность чувственной информации. Далее она развивается в эпистемологические приемы ранжирования, умножения или разделения чувственных данных, их количественной оценки и счета. Наконец, их эволюция ведет к созданию научных методов вычислений, а также км созданию и обработке статистических данных. В пределе на базе различных отраслей математики уже начинает формироваться трансдисциплинарный органон, который мы называем метретикой.

Другая общая для людей и достаточно развитых животных способность заключается в распознании образов (pattern recognition), то есть фактически выделения неких объектов (систем) из их окружения (среды). Далее на этой основе развиваются эпистемологические способы познания форм, их анализа и сравнения. В науке последних двух сотен лет стали возникать и бурно совершенствоваться методы морфологического познания (Ильин 2016). В конечном счете дело идет к постепенной консолидации еще одного органона, который мы именует морфетикой.

Также базовой, но уже чисто человеческой способностью является наделение и своих действий, и мира вокруг смыслами. На ее основе складываются эпистемологические практики и принципы интерпретации и понимания. В науке формируются логические, когнитивные и лингвистические методы. Их взаимное обогащение все быстрее и интенсивнее ведет к консолидации семиотики как некого общего органона.

Как разумнее соединить предметные и методологические возможности? Это задача действительно непростая. На первый взгляд совершенно естественно брать в качестве основания, точки опоры для наших исследований что-то одно, а другое уже добавлять по обстоятельствам. Большинство коллег начинает с предмета, даже не предмета такого кусочка жизни, который блестит и манит – выборов в моем родном регионе или соперничества политиков из-за денег за газовую ренту. Это худшее решение, так как легко утратить предмет и не найти метод, отвлекшись на яркие и «актуальные» частные обстоятельства. Да еще и подчиниться своим или навязываемым извне предрассудкам разного рода.

Разумнее и результативнее иной подход. Надежнее, конечно, полагаться на изучение собственно политических сетей взаимных зависимостей и согласований ради целедостижения. Однако не всегда такой пуризм оправдан. Нередко нам нужно узнать нечто, касающееся взаимодейтвия данных сетей с ем-то иным. Тогда разумно прибегнуть к гибкому и дозированному варьированию, то дополняя предмет новой фактурой и обстоятельствами, то исключая их ради точности и надежности научного знания.

Что же касается научных методов, то тут также возникает нужда в их сочетании или «смешении». В точном смысле любое основательное исследование полагается на смешанные методы. Они берутся из всех трех основных, универсальных групп методов и сочетаются последовательно или параллельно. Нередки их разумно дополнить теми ли иными частными методами.

Разные методы и предметные области обладают разной степенью взаимной предрасположенности, а значит и сочетаемости. Действительно, политическое изучение сетей согласования и целедостижения может потребовать исчислений и математического моделирования, а при привлечении дополнительной фактуры статистики и приемов статистического анализа. Однако полученное знание будет частичным, неполным и односторонним. Морфологический и сравнительный анализ откроет новые возможности, высветит новые стороны самого предмета изучения. Наконец, семиотическое изучение смысла политических явлений и процессов даст еще одно расширение.

Наиболее полное и адекватное соединение предметных и методологических возможностей политических исследований сопряжено с пространством сопряжения специфической для политики сетевой предметности и семиотических методологий. Это пространство можно считать своего рода фокусом пересечения предметных и методологических возможностей познания.

Социальная семиотика. На деле выдумывать и создавать подобный фокус не нужно. Это уже в принципе сделано. Начало положено. Причем дважды. Четыре с лишним десятилетия назад выдающийся, если ни сказать великий лингвист Майкл Халлидей опубликовал книгу «Язык как социальная семиотика» (Language as social semiotic) (Halliday 1978) с подзаголовком «Социальная интерпретация языка и значения» (The social interpretation of language and meaning). Десятью годами позже вышла книга учеников Халлидея Боба Ходжа и Гюнтера Кресса «Социальная семиотика» (Social Semiotics) (Hodge, Kress, 1988). В первом случае слово семиотика стоит в единственном числе (semiotic), а во втором во множественном (semiotics).

За подобным неслучайным различением два принципиально важных открытия, два шага в развитии науки. Халлидей фокусирует внимание на двойном предметно-методологическом ядре языка. Название его книги можно перевести примерно так – язык как социальная сторона жизни, обладающая социальной сутью. В обратном переводе на английский – Language as social and semiotic phenomenon. Это был первый шаг. Его логика заключалась в следующем. Халлидей систематически рассматривает язык как социальный факт (social fact), но отнюдь не только как коммуникативную систему. Для него язык не сводится к словарю и грамматическим правилам, а является прежде всего социальной практикой. Ее он описывает через функции языка, показывает, что едва ли ни все эти функции социальные, а коренные – политические по преимуществу. На этом он фактически останавливается. Институциональные аспекты в строгом смысле он оставляет в тени. Халлидей видит и изучает социальные функции – он и создал так называемую системную функциональную лингвистику (systemic functional linguistics) как социальную дисциплину и системную функциональную грамматику (systemic functional grammar) как преимущественно лингвистическую. При этом собственно структуры, а с ними социальные и политические институты (в отличие от практик) становятся ему практически не видны, уходят на периферию исследований.

Халлидей использует термин социальная семиотика для обозначения феномена человеческого общения, а значит предмета системно-функциональных исследований. В качестве названия особой междисциплинарной области исследований его ввели в оборот Боб Ходж и Гюнтер Крессом. Одновременно они сделали важный шаг в развитии науки.

Ходж и Кресс переносят акцент на трансфер знаний между дисциплинами и на конвергенцию соответствующих методологических традиций. В поле их зрения находится пресечение таких областей, как лингвистика и политическая наука, психология и социология, системные и когнитивные исследования. Это не просто произвольное соединение отдельных научных дисциплин и направлений. Это ядро пересечения мега-предмета предмета (осмысленных и целенаправленных взаимодействий людей) с адекватным ему методологическим ракурсом (семиотикой как учением о семиозисе, придании человечески действиям и явлениям смысла и значимости).

Достижение учеников и продолжателей Халлидея состоит в том, что что семиотическим они считают все «человеческое», а отнюдь не только язык или искусственные знаковые системы. Другое их достижение заключается в том, что разные стороны человеческого, социального феномена трактуются как модусы. Так возникает новое научное направление, так называемая мультимодальность (multimodality). Это хорошо в теории, однако на практике модусы фактически редуцируются до коммуникативных практик, привычных для исследователей, рекрутированных в основном из лингвистики, культурной антропологии, педагогики и т.п. Непривычные же коммуникативные практики типа властных, хозяйственных и прочих «прямых», как бы и не коммуникативных взаимодействий фактически выносятся за скобки, хотя тут открывается непаханое поле для политологов, социологов, экономистов и прочих обществоведов.

Так что же нас способно объединить? Ответ, казалось бы, прост. Две очевидные вещи. Общий предметный срез, проходящий через все наши частные предметики. Общий набор методологий, методологий, техник, инструментальных приемов и хитростей от грандиозных трансдисциплинарных до малюсеньких субдисциплинарных, которые можно перекомпонавать под исследовательский вопрос.

И все? Вопрос будет решен? Да, конечно, но при условии, что найдутся коллеги, которым будет не лень все это выстраивать и самим перестраиваться под свое создание. А потом упрямо и последовательно работать в обновленной интеллектуальной и когнитивной среде, не поддаваться искушениям простых и быстрых достижений здесь и сейчас в угоду планам, начальству, грантодателям… Но это, похоже, из области фантазий. Это похоже на требование невозможно. Обращаюсь только к реалистам – будем требовать ОТ СЕБЯ невозможного, уверенно и спокойно работать. Объединяйтесь коллеги-реалисты.

Almond, Gabriel A. Separate Tables: Schools and Sects in Political Science. //PS: Political Science and Politics, Vol. 21, No. 4 (Autumn, 1988), pp. 828-842

Almond G. A. A discipline divided: Schools and sects in political science. – Sage: Newbury Park, L., New Delhi, 1990. 348 p.

Hillmann K.-H. Werturteilsfreiheit. //Wörterbuch der Soziologie. Stuttgart: Kröner-Verlag, 1994.

Teilhard de Chardin P. Le Phénomène Humain. P.: Éditions du Seuil. 1955

Weber M. Die" Objektivität" sozialwissenschaftlicher und sozialpolitischer Erkenntnis //Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. – 1904. – Bd. 19. – S. 22-87.

Weber M. Politik als Beruf. München und Leipzig: Duncker & Humblot. 1919

Алмонд Г. Отдельные столики: Школы и секты в политической науке (перевод) //Политическая наука на рубеже веков: проблемно-тематический сборник. – М., 2000 – №4. – С. 63–77.

Дискуссия о профессионализме в политике и политической науке. Сайт РАПН. www.rapn.ru/in.php?part=in&gr=1623&n=35&p=0&to=

Ильин М Мэйнстрим в науке – это всегда вчерашний день! Ситуация в российской политологии похожа на американскую: много звезд, еще больше «халтурщиков». http://terra-america.ru/meinstrim-v-nauke-eto-vsegda-vcherashnii-den.aspx. Опубликовано: 26.04.2013 12:05. В настоящее время материал не доступен.

Ильин М.В. «Мэйнстрим в науке – это всегда вчерашний день!» - Дискуссия о профессионализме в политике и политической науке. https://www.rapn.ru/in.php?part=6&gr=1623&d=4287&n=35&p=0&to=

Ильин М.В. Морфологический анализ от реконструкции прафеноменов и праформ до морфогенетики эволюционной морфологии. //МЕТОД. Вып. 6, М.:ИНИОН, 2016

Ильин М.В., Авдонин В.С., Фомин И.В. Методологический вызов. Критическая рефлексия. Как не оступиться на поворотах от образной наглядности к научной валидности и обратно. //МЕТОД. Вып. 8, М.:ИНИОН, 2018

Мельвиль А.Ю. Когда и как может закончиться «линнеевский этап» в нашем профессиональном развитии? - Дискуссия о профессионализме в политике и политической науке. https://www.rapn.ru/in.php?d=4170&gr=1