Методологическая интеграция: когнитивные основания математики, морфологии и семиотики

Ильин М.В.,
Авдонин В.С.,
Фомин И.В.

Доклад представлен на международной конференции «Интегрированный подход к проблеме репрезентации знаний с позиции когнитивных наук» 11 апреля 2017 года.

Интегрированный подход в науке всегда предполагает пересечение границ и поиск или строительство трансграничных (в науке – меж- и трансдисциплинарных) методологических образований и традиций. При этом интегрированный подход противостоит монометодологизму и жесткой предметности и представляет скорее полиметодологизм или методологичекий плюрализм. Он предполагает принципиально равнозначное соотнесение исследовательских проектов и лежащих в их основе методологий при одновременной и обязательной соревновательности, которая позволяет оценивать валидность результатов и сама лежит в основе внешней валидности.

Соревновательность позволяет выявить несовершенство методов, их неполную или ограниченную валидность. Это в свою очередь ведет к поиску компромиссов и к соединению методов. Еще более смелое и радикальное решение – создание новых методов поверх или внутри компромиссных методологических комплексов путем комбинирования методологических и предметных очищений и насыщений.

Методологический плюрализм весьма привлекательный для нас в Центре перспективных методологий подход. Сопряженная с формированием новых или с оттачиванием уже вполне сложившихся методов междисциплинарность (интрадисциплинарность, метадисциплинарность и т.п) в своих наиболее масштабных и претендующих на универсализм расширениях позволяет выйти на трансдисциплинарность.

Для нас неприемлем методологический скептицизм и еще более радикальный агностицизм, которые предполагают, будто методологическая рефлексия избыточна или даже бесполезна, а то и вредна. Это, увы, достаточно распространенная позиция среди коллег-прикладников, идеографов и даже части эмпириков, которые лишь в предметном материале ищут и находят источники своего творчества.

По нашему глубокому убеждению, придать нынешнему полю научной методологии черты развитой современности нельзя одним лишь героическим усилием. Великий скачек невозможен. Долгий и извилистый путь идет через развитие «методологического демократизма» в малых масштабах междисциплинарных интеграционных процессов, например, в таких областях, как биосемиотика, биосоциальная эволюция, сравнительные морфологические исследования и т.п. Об этом речь пойдет дальше. Пока же предпримем попытку наметить общие рамки для этой работы, хотя бы предварительно очертить контуры возможных очищенных версий органонов-интеграторов.

Три трансдисциплинарных методологических комплекса: математика, морфология и семиотика

В рамках интегрированного подхода мы предлагаем сосредоточить внимание на математике, семиотике и морфологии. Они рассматриваются как крупные методологические комплексы/традиции, которые в наибольшей степени способны выступить в роли органонов-интеграторов. Наши рассуждения при этом невольно могут создать иллюзию, будто эти комплексы уже существуют как предмет наших изысканий. На деле мы рассуждаем скорее о некоем методологическом потенциале, чем о действительных и уже полномасштабно реализуемых познавательных способностях. Даже охват, состав и внутренняя структура того, что мы поспешно назвали органонами, остаются неясными и порой просто загадочными. И наше уточнение – интеграторы – тоже является поспешным. Фактически интеграция скорее лишь намечается, да и то крайне неравномерно и противоречиво в каждом из рассматриваемых пространств – в одних, как в математике, гораздо больше, а в других существенно слабее и однобоко.

В настоящее время математика получила наиболее полное и последовательное развитие. Ее основные отрасли начали формироваться уже в глубокой древности. Около двух тысячелетий назад зародились представления об особом математическом знании. А последние пять-шесть веков началось его весьма интенсивное и довольно систематическое развитие c претензией на превращение в своего рода науку наук. Результатом этого развития стал целый комплекс математических наук и их приложений в отдельных предметных областях науки и практики.

Развитие математики продолжается. Все активнее и дальше идет процесс математизации отдельных дисциплин и целых наук. Математика вновь, как на заре первой научной революции, начинает проявлять свой потенциал трансдисциплинарного органон. В начале XX века это было осознано в самой математике в виде формирования в ней рефлексивной области метаматематики. Это была попытка понять математику как органон логико-математическими средствами. Но здесь возникли проблемы, например, были обнаружены ограничительные теоремы метаматематики. Возможно, что для понимания математики как органона нужен другой, расширенный арсенал методов и методологий.

Морфологические изыскания можно обнаружить в почти столь же глубокой древности. Их развитие было поступательным, но неравномерным и выборочным. Оно затрагивало преимущественно области, где наглядность и пластичность форм была наиболее зрима и ощутима – от биологии и медицины до эстетики и от риторики до юриспруденции. При этом морфологическое знание было столь тесно переплетено со своей предметностью, что зачастую оказывалось скрытым, тайным. Эта особенность столь укоренена, что мощно сказывается по сей день. Как бы то ни было, но уже свыше двух столетий начинается собственное развитие морфологии как особого типа познания, благодаря титаническому прорыву, осуществленному И.В.Гёте и плеяде его выдающихся морфологов времен зрелого Просвещения.

Ныне морфологический комплекс наук существует как довольно сильно фрагментированное созвездие вполне самостоятельных дисциплин. Это, например, биологическая морфология, несколько медицинских морфологий, геоморфология, лингвистическая морфология, в свою очередь высоко фрагментированная по предметам – отдельным языкам. Характерно, что первая часть их названия указывает на предмет, а вторая на метод. Однако при этом метод высоко специализирован и приспособлен к предмету, насыщен предметностью.

Рядом с этими звездами-дисциплинами первой величины роятся чуть менее консолидированные и самостоятельные дисциплины, включая морфологию искусства и целый ряд субдисциплин от морфологии сказки до морфологии наноструктур. Характерно, что теперь в самом термине уже на первое место выходит морфология, а очень четкий и даже узкий предмет занимает второе место.

Наконец, в созвездии есть и морфологические звезды разной величины, которые пытаются мигать чужим, неморфологическим светом. Это как раз те дисциплины, которые рано и успешно мимикрировали под некое сугубо специальное знание. Это де факто юридическая морфология, именующая себя конституционализмом. Это политическая морфология, встроенная в становящийся почти безбрежным институционализм, исторически вырастающий из учений о формах правления.

Таким образом, при всей своей успешной экспансии морфология остается далекой не только от выработки общих методологических принципов и практик, но и от взаимного понимания между отельными морфологиями – явными или скрытыми, некоторые из которых де факто остаются герметическими.

Семиотика еще «моложе» морфологии, хотя некоторые ее идеи восходят к античным временам. В строгом смысле она возникла всего полтора столетия назад, если вести отсчет от систематики Чарльза Пирса и всего семь десятилетий, если за отправную точку взять зрелые труды Чарльза Морриса. Именно им была сформулирована, но не решена задача создания «чистой» семиотики. И сегодня эта мечта Чарльза Морриса все еще далека от реализации, хотя некоторое подобие «моррисовского» аппарата принимается с большей или меньшей полнотой практически во всех семиотических субдисциплинах. В настоящее время семиотика встроена в инструментарии лингвистики, культурологии и искусствоведения, а также существует в виде политической семиотики, психосемиотики в виде, например, психосемантики, социальной и антропологической семиотики и др. Она оказалась способной консолидировать всего лишь ряд вполне развитых субдисциплин.

Каким же образом можно подойти к задаче очерчивания общих методологических контуров трех органонов-интеграторов? Возможны разные пути и их сочетание.

Можно идти мелкими шагами, соединяя близкие или вообще смежные дисциплины и субдисциплины. Дело это кропотливое, трудоемкое и очень долговременное. Оно не под силу отдельным коллективам, тем более одной команде исследователей. Тут требуется целая сеть взаимосвязанных проектов, постепенно, методично и точечно заполняющих методологические лакуны и зазоры между дисциплинами.

Другой подход предполагает поиски и выявление фундаментальных оснований органонов благодаря очищению связанных с ними методологических практик от предметности, а также за счет концентрации на их общем инструментальном потенциале. При этом возникает развилка, за которой открываются две возможности. Одна состоит в том, чтобы выстраивать претендующие на универсализм рамки на основе чисто теоретических посылок, как это делается, например, в метаметаматематике. Другая заключается в том, чтобы попытаться пробиться к элементарным, а потому всеобщим, универсальным человеческим способностям, как это делает когнитивистика, а сегодня, на свой манер, также и нейронаука. Эти способности могут показаться примитивными, однако все они так или иначе используются в научных исследованиях в многократно усложненном и преобразованном виде.

Наконец возможны промежуточные поиски, занимающие среднее положение между локальными и универсалистскими. В их основе лежат масштабные методологические синтезы дисциплин и субдисциплин, которые могут быть далеки друг от друга, но которые вовлечены в решение общих исследовательских проектов. Тут становятся возможны неочевидные методологические решения, которые при всей своей конкретности связаны с очень широкими и общезначимыми исследовательскими способностями.

Фундаментальные познавательные способности

В нынешние времена задача выявить базовые, а значит всеобщие человеческие способности начинает превращаться из теоретико-философской во вполне эмпирическую и даже экспериментальную. Организмы людей и других живых существ ограничены в своих возможностях. Однако эти ограничения и являются отправным моментом и для жизнедеятельности в целом, и для развития способности и готовности к действию – в перспективе сознательному.

У людей есть по меньшей мере пять чувств. С их помощью можно или видеть, или слышать, или еще каким-то образом ощущать свое существование. Поступающие раздражения преобразуются в восприятия. Наши сенсориумы, седалища ощущений, отсеивают «шумы» и сохраняют ценное и важное для нас. С этого все начинается. Именно в сенсориумах формируются зачатки способностей, которые со временем становятся когнитивными. Как это происходит, пока большая загадка. Над ее решением работает нейронаука и некоторые другие отрасли когнитивистики. Во всяком случае сейчас все большее число коллег не устраивает простая констатация в духе Хомского, что наши когнитивные, а тем более языковые способности являются просто врожденными.

В ходе наших дискуссий в Центре, а также в ходе бесед с более компетентными коллегами-когнитивистами у нас возникли смутные, но вдохновляющие нас предположения о возможностях вырастания мыслительных способностей – и научных методологий в конечном счете – из нашей биологической чувственности. У нас есть по крайней мере пять, а может быть и больше сенсориумов – с учетом безотчетного для большинства людей чувства гравитации, атмосферного давления, электромагнитных полей, включая геомагнитное поле нашей планеты. Вероятно, для дальнейшего отсечения «шумов» и концентрации полезной информации о нашей внешней и внутренней среде могут формироваться новые сенсориумы второго порядка. Скажем, передача отсортированной уже информации с сетчатки глаза в нервную систему осуществляется также избирательно. До нервной системы и мозг доходят буквально доли процента информации. И даже та, что была считана, используется избирательно, неполно и, можно сказать, предвзято. Однако сами это ограничения превращаются в способность отбраковывать огромную массу несущественной информации (см. подробнее [Ильин, 2016]). Так, вероятно, и возникают сенсориумы второго порядка, которые уже не только сенсориумы, но также и процессоры-сортировщики в придачу.

Не беремся судить, что происходит дальше, в головном мозге. Это сфера нейронауки. Можем только предположить, что там по аналогии возникают еще более тонкие процессоры, может быть, даже выстраиваются их цепочки, передающие информацию, как эстафету, друг другу. Весьма вероятно, что тут важную роль могут играть и зеркальные нейроны. Информация может копироваться, дублироваться, неоднократно проверяться, «просеиваться».

Вне зависимости от деталей и фактических результатов эволюции высшей нервной деятельности людей просматриваются общие принципы развития, которые как раз и важны нам в поисках истоков базовых когнитивных способностей, а значит и оснований, рамочных контуров для органонов-интеграторов научного познания. Можно полагать, что возникающие в ходе эволюции когнитивные способности образуют ядро или даже ядра своего инструментального использования.

В ходе обсуждений мы предположили, что ядра образуются на базе специфических сенсориумов и обеспечивают консолидацию соответствующих комплексов человеческих способностей. Отсюда проистекают индивидуальные таланты людей, обладающих непревзойденным голосом, слухом, обонянием и т.п. Можно высказать еще более смелое предположение, что на более продвинутых этапах развития человеческого поведения, связанных с формированием мышления и речи, появляются новые собственно когнитивные ядра. Побудительными моментами их образования служат уже не столько телесные ограничения-возможности, сколько ориентация на результаты когнитивной деятельности.

Ядра слоисты. В самой их глубине лежат самые первые и простые способности, затем слой за слоем полученные в ходе эволюции. Они закрепляются уже как инструментальные (методологические в пределе) интеллектуальные или когнитивные способности.

Откуда эти способности берутся? Из крайне подвижной и эфемерной внешней обволакивающей поверхности самих процессов когниции, речемышления, отдельных развитых практик мышления и речи. Эта оболочка включает случайные усилия, работающие по принципу проб и ошибок.

Ядро и оболочка возникают, вероятно, в общей нерасчлененной речемыслительной деятельности в виде «отражения» (вспомним марксизм) петель обратной связи, припоминания-узнавания, рекурсии как зародыше рефлексивности, а тем самым позднейшей синтетической медитации и аналитической рефлексии. Затем, на каком-то очень раннем этапе начинается специализации в зависимости от типа практик, их сенсорного наполнения, а главное ориентации на полезный результат. Специфическая сенсорика, сенсорная субстанция становится материей и источником речемыслительных практик, нацеленных на эффективную коммуникацию. Соответствующие усилия «зеркалят» субстанцию, умножают и рекурсивно соединяют в новые комбинации.

Субстанция, на которой фиксируется внимание, может восприниматься с точки зрения полезного результата. Например, градуированная относительно размера, силы, веса, вкуса, громкости, яркости и т.п. Тогда появляются конкретные различения относительных количеств (больше – меньше) или качеств, потом их разного рода заменители, репрезентации, аналитические «различители» и, наконец, более изощренные образования – числа, множества или иные меры, а в конце концов зарождаются способности сосчитать или измерить.

Аналогичным образом отдельные моменты сенсорных субстанций (зрительных, звуковых, тактильных, вкусовых и т.п.) могут отождествляться с самими собой или с равными себе. В результате конкретные ситуативные (индивидуальные) отождествления порождают образы, затем их разного рода заменители, репрезентации, синтезирующие «отождествляторы» потом иконы, индексы, символы и т.п., затем знаки и их смыслы для семиотики.

Точно так же отдельные моменты сенсорных субстанций (зрительных, звуковых, тактильных, вкусовых и т.п.) могут различаться, но соотноситься, сравниваться, образуя ряды сходств и различий. Тогда конкретные сенсорные явления, затем их разного рода заменители и аналоги – пусть даже существенно отличные друг от друга, – репрезентации, «припоминания», превращаются в ряды конфигураций (будущие парадигмы), «облики» и, наконец, формы.

Накладывание на ядра все новых оболочек, превращение их в периферии, наложение новых оболочек и бесконечное продолжение наращивания «снежного кома» ведет к «отжиманию» ядра, его все более четкой структурации. Можно догадываться, что обратные импульсы из ядра структурируют весь наш интеллект, который становится все более сложным. Эти обратные воздействия очевидно не могут быть массивными. Основная масса сосредоточена в обволакивающих оболочках «свежей» субстанции. Ядро же «десубстантивировано», оно подвергается виртуализации или «очищению» в нашей терминологии.

Особый интерес для нас представляют собственно когнитивные ядра, сформировавшиеся и развивающие, как мы думаем, благодаря ориентации на результаты когнитивной деятельности. Что это за вторичные, собственно когнитивные ядра, обеспечивающие целенаправленную собственно человеческую деятельность? Точного или во всяком случае научно обоснованного ответа когнитивистика пока не дает. Мы, однако, рискуем поторопиться и высказать крайне смелое предположение, что они связаны с освоением людьми мерных порядков, форм и смыслов.

Три трансдисциплинарных органона изучения мерных порядков, форм и смыслов

Итак, теперь обратимся к нашему предмету – большим трансдисциплинарным комплексам научных методов – с еще одной стороны. Мы взглянули на него с точки зрения исследовательской практики и сложившегося дисциплинарного членения. Затем рассмотрели под углом зрения базовых когнитивных способностей. Теперь настал черед обратиться к их связям с исследовательскими установками и ожидаемыми результатами. И здесь нашим подспорьем становится замечательная традиция систематического анализа когнитивных способностей в философии и логике. Ключевой фигурой здесь является Иммануил Кант, а содержательной точкой опоры различение мыслительных способностей, связанных с чистым и практическим разумом, а также со способностью суждения.

В третьей из своих критик Кант приводит сводную таблицу обобщенных способностей души (Gesamte Vermögen des Gemüts) [Kant, 1913, S. 198; Кант, 1966, c. 199]. Мы бы теперь сказали когнитивных способностей в широком смысле. Кант выделяет три разновидности способностей: собственно познавательные, чувство удовольствия и неудовольствия и способность желания. Каждую из этих способностей он соотносит с присущим ей априорным принципом и с предметом применения соответствующей способности. Вот эта таблица.

Способности души в совокупности	Познавательные способности	Априорные принципы	Применение к
Познавательные способности	Рассудок	Закономерность	природе
Чувство удовольствия и неудовольствия	Способность суждения	Целесообразность	искусству
Способность желания	Разум	Конечная цель	свободе

Попробуем дать свою трактовку кантовскому членению, развернув ее к нашей проблематике трансдисциплинарных (универсальных по Канту) методов научного исследования.

Первой познавательной способностью является рассудок (Verstand). Он обращен к природе (Natur), реальности, миру вещей. Рассудок использует априорный принцип закономерности (Gesetzmäßigkeit). В развитие кантовской логики отметим, что он основан на мере и нацелен на изучение мерных порядков. Естественно, его предельным научным выражением становится математика.

Нашим вторым когнитивным могуществом является способность суждения (Urteilskraft). По Канту, она обращена к искусству (Kunst) в самом широком смысле, т.е. к созданию человеческих артефактов, к действительности. Ее принцип – целесообразность (Zweckmäßigkeit), что явственно перекликается с политической стороной жизни, с целедостижением. Соответственно, основанием выступает форма и научным выражением – морфология.

Третья способность – разум (Vernunft). Он обращен к свободе (Freiheit). Его априорным принципом является конечная цель (Endzweck). В таком случае, снова дополним Канта, его основание составляет смысл, а научное выражение – семиотика.

Дополним теперь кантовскую таблицу своими расширениями.

У Канта				У нас
Способности души в совокупности	Познавательные способности	Априорные принципы	Применение к	Основание	Органоны
Познавательные способности	Рассудок	Закономерность	природе	Мера	Математика
Чувство удовольствия /неудовольствия	Способность суждения	Целесообразность	искусству	Форма	Морфология
Способность желания	Разум	Конечная цель	свободе	Смысл	Семиотика

Настроенные скептически коллеги, а особенно коллеги, склонные к методологическому скептицизму или даже агностицизму, объявят и данную таблицу, и стоящие за ними аналитические построения пустым умствованием. Не будем вступать в спор. Он потребовал бы отдельного и весьма трудоемкого теоретического обоснования. Ограничимся лишь указанием на то, что и само кантовское членение, и его критики, и наше дополнение находят подкрепление в весьма сходных попытках дать чисто теоретическое представление о совокупных способностях человеческого мышления.

Вот лишь два примера. Оба вполне самостоятельны. Один принадлежит Джону Локку, а другой Чарльзу Сэндерсу Пирсу.

Свой «Опыт о человеческом разумении» (1690) Локк завершает главой о разделении наук. Он выделяет три ветви познания как такового. Это физика – «знание о вещах» (the knowledge of things). Это практика – «умением правильно прилагать наши силы и действия для достижения благих и полезных вещей» (the skill of right applying our own powers and actions, for the attainment of things good and useful). Это, наконец, семиотика (Semeiotike) как «учение о знаках» (the doctrine of signs) [Locke, 1995, IV:XXI; Локк, 1985, с. 200–201].

В своей ранней работе 1865 г. «Телеологическая логика» Пирс разделил всю науку на три большие разновидности: позитивную науку (изучение вещей), семиотику (изучение представлений) и формальную науку (изучение форм) [Peirce, 1982, p. 303–304]. В более поздних работах он идет еще дальше и в развитие кантовских идей выделяет нечто более абстрактное и удобное для аналитической работы, чем обобщенные способности души. Это фундаментальные категории: первичность (firstness), или непосредственное качество ощущения; вторичность (secondness), или дуальность факта; взаимодействие субъекта и объекта, третичность (thirdness), или медиация, посредование [Пирс, 2000, с. 163].

В своем письме к замечательной английской мыслительнице, создательнице сигнифики, особой версии семиотики, леди Виктории Уэлби он поясняет связь своих фундаментальных «кенопифагорейских категорий» с философской традицией. Они, – пишет Пирс, – «несомненно, являются попыткой охарактеризовать то, что пытался охарактеризовать Гегель как три стадии мысли. Они также соответствуют трем категориям каждой из четырех триад Кантовой таблицы». Это как раз те категории и триады, о которых только что шла речь выше. И далее Пирс продолжает: «Но тот факт, что эти три различные попытки были сделаны независимо друг от друга (сходство указанных категорий с гегелевскими стадиями оставалось незамеченным еще в течение многих лет после того, как их список был продуман, в силу моей антипатии к Гегелю), лишь еще раз подтверждает, что эти три элемента существуют в действительности» [Пирс, 2000, с. 164]. Итак, пирсовские категории при всей их абстрактности, кантовские обобщенные способности души и локковские универсальные науки существуют в действительности. Причем существуют они куда надежнее, чем преходящие факты и явления, при всей конкретности и даже осязаемости последних. Чем же оборачиваются для нас, современных людей науки, эти три универсалии? Тремя методологическими органонами – интеграторами познания. Это математика, познание мер и искусство различных измерений вещей. Это морфология, познание форм и искусство выявления отношений и их конфигураций. Это семиотика, познание смыслов и искусство передачи смыслов, посредования, коммуникации. В конечном счете это искусство превращения вещей и форм в наше человеческое осмысленное достояние, их присвоение и тем самым освобождение, делание своим.

Обращение к еще более широкому кругу теоретической и науковедческой литературы, а также наши собственные разработки подтверждают, что интеллектуальная деятельность и научные методологии так или иначе развивают фундаментальные познавательные способности, связанные с освоением размерностей, смыслов и форм жизненных явлений.

Точки методологического роста

Теперь настала пора обратиться к состоявшимся или только намечающимся, но вполне реальным проектам методологической интеграции в относительно скромных масштабах нескольких дисциплин, порой даже 2-3, но связанных с проявлением потенциала органонов-интеграторов. Впрочем, не менее важным было бы критически переосмыслить сложившиеся дисциплинарные и субдисциплинарные методологии под углом знания морфологии и семиотики.

Одна из наиболее важных задач подобного рода – это «возвращение» в сферу морфологии разного рода институционализмов и структурализмов. Собственно, они там были только в принципиальном методологическом смысле, который только начинает проясняться. Не более того. Фактически же связь с морфологией как особым способом мышления и методологической парадигмой никем из представителей соответствующих субдисциплин и школ, насколько нам известно, не только не артикулировать, но и не сознавалась.

Мы прекрасно отдаем себе отчет, что попытки приступить к решению данной задачи будут равносильны настоящей революции в социальных науках, скорее даже целой серии революций, если учитывать многообразие институциоинализмов и структурализмов, многочисленность и своеобразие их дисциплинарных вариантов, а также версий различных школ и даже отдельных авторов. Однако мы вполне сознательно нацелены на то, чтобы предпринять нечто подобное в политической науке. Фактически подготовка подобного переворота, а точнее превращения исторического институционализма в эволюционный институционализм и затем в эволюционную морфологию политики уже начата в ряде публикаций [Патцельт, 2015, Ильин, Самородова, 2016 и др.] и проектов (проекты РФФИ и РНФ).

Не менее амбициозной могла бы стать задача выработки интерфейса между наиболее развитыми традициями дисциплинарного освоения морфологии, например, лингвистической и биологической. Определенные возможности открываются, по нашему мнению, при соотнесении и взаимном переосмыслении методологических подходов сравнительно-исторического языкознания и эволюционной биологии развития. Весьма многообещающей была бы выработка для начала перевода ключевых понятий и принципов с одного методологического языка на другой. Можно было бы предпринять также более широкую по дисциплинарному охвату попытку морфологического переосмысления социальных и биологических трансформаций в терминах внутренней и внешней формы, дивергенции и конвергенции. (Проект РНФ «Трансфер знаний и конвергенция методологических традиций: опыт междисциплинарной интеграции политических, биологических и лингвистических исследований»).

Семиотика также способна немало предложить для методологической рационализации отдельных направлений социальных исследований и придания их эклектичным методам и методикам, сильно отягощенным довольно случайными и даже произвольными предметными искажениями, целостность и последовательность. Один из очевидных примеров связан с консолидацией методологических оснований для такого бурно развивающегося направления, как политика памяти. Другая возможность предполагает рационализацию анализа изменений и трансформаций политических режимов и порядков с использованием аппарата семиотики и отдельных приемов критического анализа дискурсов, связанного, например, с изучением политических нарративов и перформативов, а также мультимодального анализа социальной коммуникации. Впрочем, хорошей площадкой для соответствующего методологического интерфейса могла бы быть социальная семиотика.

Важнейшим, во многих отношениях прорывным направлением методологических новаций уже в течение ряда лет является биосемиотика. В настоящее время это уже вполне сложившая область междисциплинарного интерфейса биологии и семиотики, внутри которой вполне отчетливо формируются направления научного поиска, своего рода субдисциплины. Одно такое направление связано с лингвистическим прочтением генетического кода, восходящее еще идеям Романа Якобсона [Jaкobson, 1970]. Важным вкладом в эту традицию стали работы Сурена Золяна, а также Калеви Кулля и др. В частности, С.Т.Золян выступил научной идеей, которая связана с трактовкой текста в широком семиотическом понимании как организма и организма как текста. Это позволяет, по его мнению, рассматривать семиотику как модель (язык) организации саморазвивающихся систем. А метасемиотику как конвертирующую систему, способную преобразовывать описания различных саморазвивающихся систем в инвариантных форме, обладающих изоморфизмом. Здесь намечается интерфейс не только биологии с социальными науками, но также семиотики и морфологии

Другим важным направлением биосемиотики является изучение информационного обмена, «коммуникации» живых организмов разного рода и их экосистем. Здесь также огромное поле для взаимодействия и выработки собственно семиотического инструментария анализа. Отчасти с проблематикой биосемиотики пересекается или, скорее, дополняет ее биополитика. Она включает по меньшей мере пять основных направлений или «рубрик» [Кеестра, 2017]: вариант «более биологически ориентированной политической науки», касающиеся биологии вопросы публичной политики, физиологические параметры политических взглядов и поведения, влияние физиологических факторов на политическое поведение, унаследованные людьми эволюционные качества, которые имеют значение для политики.

Литература

Вебер М. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания. // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр персп. методологий социально-гуманит. исследований; Гл. ред. М.В. Ильин. – М., 2010. – Вып. 1: Альтернативные модели формирования наций. - С. 360-412.

Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. Ч. 1. – М.: МГИМО, 1995. – 112 с.

Ильин М.В. «Объективность» реальности и «субъективность» действительности. Краткий комментарий к статьям М.Вебера и К.Палонена. // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр персп. методологий социально-гуманит. исследований; Гл. ред. М.В. Ильин. – М., 2010. – Вып. 1: Альтернативные модели формирования наций. – С. 434-437.

Ильин М.В. Методологический вызов. Как вообразить еще непознанное? Как понять самому и представить другим познаваемое? // МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед.; Ред. кол.: М.В.Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2015. – Вып.6: Способы представления знаний. – С. 6-12.

Золян С.Т. Семиотика как органон гуманитарного знания: возможности и ограничения. // МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед.; Ред. кол.: М.В.Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2015. – Вып.6: Способы представления знаний. – С.74-89.

Кант И. Сочинения в 6-то томах. - Т.5. - М.: АН СССР, Мысль – 1966, 564 с.

Кеестра М. «Нейронаучный» и «нарратвный» повороты в объяснении биополитических порядков: как нарративы и мозг обоюдно влияют друг на друга? // // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр персп. методологий социально-гуманит. исследований; Гл. ред. М.В. Ильин. – М., 2017. – Вып. 7. — в печати.

Палонен К. «Объективность» как «честная игра». Веберовское переопределение нормативного понятия // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр персп. методологий социально-гуманит. исследований; Гл. ред. М.В. Ильин. – М., 2010. – Вып. 1: Альтернативные модели формирования наций. – С. 413-433.

Локк Дж. Сочинения: в 3-х т. – Т. 2. – М.: Мысль, 1985. – 560 с.

Патцельт В. Дж. Проблематичный интерфейс: биология и сравнительная политология. // МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед.; Ред. кол.: М.В.Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2015. – Вып.6: Способы представления знаний. – С. 13-32.

Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. – М.: Логос, 2000. – 448 с.

Пршеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М.: РОССПЭН, 1999, 319 с.

Трансдисциплинарные органоны гуманитарного знания. Дискуссия на пленарном заседании «Интеграция гуманитарных и естественнонаучных знаний: информационные подходы» Седьмых гуманитарных чтений РГГУ. // МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед.; Ред. кол.: М.В.Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2015. – Вып.6: Способы представления знаний. – С. 109-117.

Churchill W. Speech, House of Commons, November 11, 1947.—Winston S. Churchill: His Complete Speeches, 1897–1963, ed. Robert Rhodes James, vol. 7, p. 7566 (1974).

His Majesties Answer to the XIX Propositions of Both Houses of Parliament. London: Rob. Barker a. by the Assignes of J. Bill, 1642.

Jaкobson R. Linguistics. Relationship between the science of language and other sciences. Main trends of research in the social and human sciences. The Hague: Mouton, 1970. Pp. 419—453.

Kant I. Kritik der praktischen Vernunft // Kant I. Gesammelte Schriften. – Berlin: Reimer, 1913. – S. 1–163

Locke J. An essay concerning human understanding. – Amherst, N.Y.: Prometheus books, 1995. – 624 p.

Peirce C. S. Writings of Charles S. Peirce: A chronological edition. – Vol. 1: 1857-1866. – Bloomington: Indiana univ. press, 1982. – 736 p.

Przeworski A. Democracy and the market: Political and economic reforms in Eastern Europe and Latin America. – Cambridge University Press, 1991, p. 208.

Rothschild F. S. 1962. Laws of symbolic mediation in the dynamics of self and personality. Annals of New York Academy of Sciences 96: 774–784.

Tilly Ch. Contention and Democracy in Europe, 1650–2000. Camb.: Camb. Univ. Press, 2004, p. 305

Weston C. C. Beginnings of the Classical Theory of the English Constitution //Proceedings of the American Philosophical Society. – 1956. – Vol. 100. – №. 2. – pp. 133-144.

Weston C. C. English Constitutional Doctrines from the Fifteenth Century to the Seventeenth: II. The Theory of Mixed Monarchy under Charles I and after //The English Historical Review. – 1960. – Vol. 75. – №. 296. – pp. 426-443.

Weston C. English Constitutional Theory and the House of Lords 1556-1832 (Routledge Revivals). – Routledge, 2010.