Семинар состоялся

Семинар «От научных методов к базовым когнитивным способностям и обратно к трансдисциплинарным органонам» прошел, как это и было нами объявлено, в эту среду 6 февраля на факультете социальных наук НИУ ВШЭ.

Его открыла презентация, которую подготовили Михаил Ильин (НИУ ВШЭ и ИНИОН РАН), Владимир Авдонин (ИНИОН РАН) и Иван Фомин (НИУ ВШЭ и ИНИОН РАН). Они представили итоги десятилетней работы Центра перспективных методологий социально-гуманитарных исследований, а также результаты исследований, осуществленных или только разворачивающихся в рамках грантовых проектов РФФИ (№13-06-00789) и РНФ (№17-18-01536). Эти исследования связаны с изучением фундаментальных трансдисциплинарных методологий — инструментов познания, которые фактически применимы во всех областях науки. В презентации было показано, как такие методологии путем «очищения» научных методов и приемов можно свести к базовым познавательным способностям человека. И наоборот — как элементарные когнитивные способностей можно усложнить и нарастить, получив их «насыщенные» версии, становящиеся научными методами.

В презентации была предложена пока еще находящаяся в разработке схема связи между тремя базовыми способностями и тремя комплексами научных методов или трансдисциплинанрыми органонами.

Первая из человеческих способностей, которую мы делим с другими живыми существами, вытекает из способности различать силу и интенсивность чувственной информации. Далее она развивается в эпистемологические приемы ранжирования, умножения или разделения чувственных данных, их количественной оценки и счета. Наконец, их эволюция ведет к созданию научных методов вычислений, а также км созданию и обработке статистических данных. В пределе на базе различных отраслей математики уже начинает формироваться трансдисциплинарный органон, который мы называем метретикой.

Другая общая для людей и достаточно развитых животных способность заключается в распознании образов (pattern recognition), то есть фактически выделения неких объектов (систем) из их окружения (среды). Далее на этой основе развиваются эпистемологические способы познания форм, их анализа и сравнения. В науке последних двух сотен лет стали возникать и бурно совершенствоваться методы морфологического познания (Ильин 2016). В конечном счете дело идет к постепенной консолидации еще одного органона, который мы именуем морфетикой.

Также базовой, но уже чисто человеческой способностью является наделение и своих действий, и мира вокруг смыслами. На ее основе складываются эпистемологические практики и принципы интерпретации и понимания. В науке формируются логические, когнитивные и лингвистические методы. Их взаимное обогащение все быстрее и интенсивнее ведет к консолидации семиотики как некого общего органона.

Выступавшие представили также некоторые промежуточные результаты изучения механизмов конвергенции методов и концептуальных аппаратов политических, биологических и лингвистических исследований. Были, в частности, продемонстрированы затруднения, проистекающие из использования лингвистических метафор в биологии (язык «чтение» генома, «транскрипция» генетической информации между ДНК и РНК и т. п.) и намечены пути для более систематического трансфера знаний между биологическими и лингвистическими дисциплинами, основанного на более систематическом применении аппарата семиотики.
Использование такого аппарата позволяет также по-новому взглянуть на процессы эволюции информации от простейший сигналов, некое подобие которых можно обнаружить даже в неживой природе, — до осмысленных посланий, которые становятся возможны только в рамках общения между субъектами в социуме. Особое внимание при обсуждении этих проблем участники семинара обратили на идею «неполноты природы», предложенную Терренсом Диконом для объяснения движущих сил эволюции и вообще каузальности.

Выступающие представили перечень ходов и стратегий, которые могут использоваться при построении трансдисциплинарных и междисциплинарных исследований. Эти приемы позволяют выстраивать систематическую работу с терминологическими аппаратами взаимодействующих дисциплин через создание параллельных вокабуляров сходных, но не совпадающих терминов из разных областей знания, а также терминов и целых научных языков, конструируемых специально для выполнения трансдисциплинарных посреднических функций.

Также было показано, как различение метретических, морфетических и семиотических методов может стать альтернативой общепринятому, но проблематичному разделению методов социальных наук на количественные, качественные и смешанные. Было продемонстрировано, что разграничение методов по базовым познавательным доминантам имеет заметные преимущества, поскольку позволяет определить методы, не относящиеся к количественным, через их ключевые признаки, а не через одно только отсутствие в них измерительного компонента. Такой подход предполагает рассмотрение семиотики в качестве базового аппарата интерпретативных исследований и морфетики — в качестве фундаментального основания для исследований социальных форм (например, социальных институтов или форм правления), а также для сравнительных, морфологических и конфигуративных исследований.

Презентация вызывала живой отклик — сначала в виде вопросов и кратких комментариев по ходу дискуссии, а затем более заостренных и обстоятельных выступлений. Обсуждались пределы и ограничения трансфера знаний и умений, в частности, затруднительность и даже невозможность трансфера терминов в отрыве от терминологических систем. Оживленную дискуссию вызвала роль перевода и герменевтической интерпретации в трансфере знаний и в целом коммуникационных взаимодействиях.

Коллеги-психологи (А.Н.Поддъяков и В.П.Серкин) обратили внимание на переклички между эффектами, возникающими при функционировании междисциплинарных понятий, и эффектами, описанными в концепции «силы слабых связей». Кроме того, были отмечены параллели между предложенной докладчиками схемой базовых способностей и концепцией трех стадий развития психики А. Н. Леонтьева – элементарной сенсорной психики, перцептивной психики и стадии интеллекта.

Участники семинара развернули дискуссию о соотношении альтернативных семиотик, то есть семиотических теоретико-методологических конструкциях, развивающихся на основе идей Ч. С. Пирса, Ф. де Соссюра, Ч. У. Моррииса, Л. Ельмслева и А. Ж. Греймаса. Кроме того, обсуждалась перспективность выстраивания концепций семиотики не от единичного знака-сигнала, а от целостного высказывания, например, текста или даже от диалогичного коммуникативного события.

Крайне живо обсуждалась практическая значимость представленных в докладе результатов и их конкретная и осязаемая польза. Участники проекта признали, что перспективность практического использования полученных результатов во многом зависит от рецепции предлагаемых подходов специалистами, которые работают на стыках дисциплин. Некоторые первые успешные результаты применения предложенных принципов при разработке и систематизации междисциплинарных интерфейсов уже получены при попытках систематизации механизмов интердисциплинарного взаимодействия между генетикой, компьютерными науками и системной биологией.

Текст выступления на конференции по трансферам, посвященной 70-летию В.З.Демьянкова

Язык Бога и чтение генома

Трансфер лингвистических аналогий в когнитивный аппарат современной биологии и генетических аналогий в языкознание

Ильин Михаил Васильевич

доктор политических наук, кандидат филологических наук, профессор НИУ ВШЭ,

руководитель Центра перспективных методологий социально-гуманитарных исследований ИНИОН РАН,

mikhaililyin48@gmail.com

Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда
(проект № 17-18-01536)


Мне хотелось бы начать свое приношение, tribūtō meō нашему юбиляру с обсуждения слова трансфер. Его внутренняя форма прозрачна. Это образ переноса – trans < *terh₂- + ferō < *bʰer-. Однако у этого латинского слова есть и греческий близнец, вырастающий из того же образа. Правда там перенос между, а не сквозь. Это метафора - μετα- < *me-t(e)h₂ + φέρω < *bʰer-. Так вот дальше речь о том, как соблазнившие генетиков метафоры и связанные с ними образы языка и чтения привели к трансферу когнитивных конструкций и построению лингвистических аналогий в биологии. Берусь утверждать, что сделано это было ярко, но отнюдь не корректно. Попробую также показать, что обратный трансфер некоторых лингвистических принципов способен существенно прояснить некоторые запутанные проблемы генетики.

Как показал Валерий Закиевич, трансфер очень широкое и многоплановое понятие. Оно может относиться, как знакам, так и знаниям: «В переводоведении термин «трансфер знака» используется в значении «перенос некоторого знака как элемента некоторой знаковой структуры и как потенциала формы и функции в состав другого знака в качестве элемента другой знаковой структуры». С помощью этого понятия описываются прямые и обходные маневры при переводе «трудных» выражений с одного языка на другой. Трансфером знаний в широком смысле называют передачу от человека к человеку не только практических и теоретических сведений, но и навыков, установок, предпочтений в выборе подходов к решению житейских или научных проблем (см.: [Демьянков 2015]). Такие знания переносятся из одной позиции в «информационной системе» человека в другую позицию – той же или другой системы» [Демьянков 2016: 61]. Разумеется, за пределами знаков и знаний применение трансфера еще шире. Кроме того, разновидности трансфера также множатся «вовнутрь». В рассматриваемых далее примерах и в предлагаемых решениях различные типы трансферов прихотливо сочетаются и порой образуют «матрешечные» или гнездовые (nested) сочетания разнотипных трансферов, как метафорического, так и неметафорического рода.

Вынесенные в заголовок выражения язык Бога и чтение генома только открывают целый набор используемых в биологии выражений, которые отталкиваются от языковой образности. Фрэнсис С. Коллинз, директор проекта «Геном Человека», использовал метафоры язык жизни и язык Бога в названиях своих книг [Collins 2006; 2009]. Метафоры помогли породить немало очень привлекательных и ярких аналогий. Выступавший передо мною Сурен Тигранович Золян в своей замечательной статье, опубликованной в «Вопросах языкознания» прекрасно обобщил это: «Аналогии между геном и текстом или языком оставили глубокий след в базовой терминологии генетики, однако скорее это были метафоры или даже омонимы: при заимствовании таких терминов, как код, информация, язык, словарь, алфавит, семантика, транскрипция, чтение, полисемия, транскрипт, редактирование и т. п., обычно забывалось их собственно лингвистическое содержание; ср. [Emmeche, Hoffmeyer 1991; Raible 2001; Седов 2000; 2001]» [Золян 2016: 118].

Современные генетические исследования выявили материальные носители и процессы передачи информации, определяющей биологическое наследование. Вполне естественно для объяснения и интерпретации полученных результатов потребовался адекватный аппарат. В ход пошли метафорические выражения, соответствующие когнитивные схемы и эвристические аналогии. Среди них наиболее популярными были аналогии между структурой генома и языком, а также между содержащейся в геноме информацией и неким посланием, текстом. Эти аналогии были столь очевидны и доходчивы, что породили аксиоматику и понятийный аппарат генетических исследований.

Вот характерная цитата: “The human genome consists of all the DNA of our species, the hereditary code of life. This newly revealed text was 3 billion letters long, and written in a strange and cryptographic four-letter code” [Collins 2006, p.1]. Перед нами цепочка отождествлений: the human genome = the hereditary code of life = text = cryptographic four-letter code. В этом ряду, однако, содержатся два незаметных, но резких скачка – от кода к тексту и вновь к коду. Не знаю, как вам, дорогие коллеги, но лично мне подобное смешение представляется несовместимым с логикой и здравым смыслом. И дело не только в отождествлении кода и текста, а значит языка и речи.

Конечно, можно вообразить, когда кусочек языка как системы, например, код будет прагматически представлен в виде некого текста. Однако это будет крайне специфическая ситуация, деформирующая и код, и текст.

Как бы то ни было в результате некорректного отождествления генетики принялись «читать» геном как текст и «расшифровывать» его как код. Между тем еще в самом начале новейшего этапа молекулярной биохимии Роман Якобсон настаивал, что в данном случае речь должна идти не о «переносных выражениях», то есть не произвольных аналогиях и даже скорее ассоциациях, а о «необычайно высокой степени подобия между системами передачи генетической и вербальной информации («extraordinary degree of analogy between the systems of genetic and verbal information» [Jakobson 1970: 437].

Как же это строгое подобие, соответствие видится со стороны языка? Является ли язык речевым актом, код – посланием, отдельные материальные базы сигналов, например, кодоны буквами алфавита, а не иероглифами на худой счет?

Ответ отрицательный. Это разные по природе явления. Между ними зияющая пропасть. Она заполняется крайне загадочными процессами трансфера и усилиями по кодированию и расшифровке. Назовем эти усилия тюринговыми в память о великом шифровальщике и дешифровщике Алане Тюринге, разработчике математической модели формообразования или морфогенеза. Впрочем, для этих усилий существуют свои особые названия. Фридрих Шляйермахер описывал их в терминах перевода и герменевтики. Эрик Бьюиссанс назвал дискурсом, Маршал Маклюен – медиумом. Юрий Сергеевич Степанов посвятил ему множество своих изысканий особенной на поздних этапах творчества. Вспомним великолепную главу «Между системой и текстом - дискурс» из не менее великолепной книги о языке и методе [Степанов 1998]. Большая часть того, что делает в науке продолжающий эту линию наш юбиляр Валерий Закиевич Демьянков, также связана с разработкой переходов, трансферов и трансформаций – словом порождений и преобразований речений с помощью языковых и когнитивных способностей, а также формирования соответствующих способностей в речевой и когнитивной практиках.

Обращалось ли внимание на возникавшие в генетике неувязки? Процитирую Эрнста Шредингера: «Но термин шифровальный код, конечно, слишком узок. Хромосомные структуры служат в то же время и инструментом, осуществляющим развитие, которое они же и предвещают. Они являются и кодексом законов, и исполнительной властью или, употребляя другое сравнение, они являются одновременно и архитектором, и строителем» [Шредингер 2002: 28]. В его трактовке генетические структуры выступают и как «архитектор» (программа), и как «строитель» (ее манифестация). Они могут рассматриваться и как система, и как процесс реализации этой системы.

Не напоминает ли это нам некие фундаментальные принципы лингвистики? Верно, соссюровской различение langue et parole, как я предпочитаю говорить, яза и речи. Как писал и говорил Ю.С.Степанов того, что off line и on line. Выходит, что мое возражение относительно четкого разграничения, «пропасти» между языком как обобщенной системой, соссюровским langue или, как я предпочитаю говорить, язом с одной стороны и речью с другой, не состоятельно.

Нет, «пропасть» и четкое аналитическое разделение бесспорны. Однако столь же бесспорны трансферы и тьюринговы преобразовательные усилия. Именно они спасают генетику, коль скоро в фокусе внимания генетиков оказывается так называемая экспрессия генома (ср. трансфер, бьюиссансовский и степановский дискурс и т.п.). Поясню. В каждую клетку живого существа транслируется обобщенный, абстрактный, неизменный, а потому функционально существующий как будто off line геном соответствующего вида. Он один, например, у всех людей, у каждого из нас. Он содержится в каждой, подчеркну, каждой клетке, чтобы она могла включаться в передачу генетической информации. Правда, он уже воплощен во вполне конкретный и материальный ДНК с ничтожными, едва заметными отклонениями в зависимости от органа тела, возраста особи и т.п. А вот сами потоки генетической информации идут on line и управляют всеми процессами жизнедеятельности от метаболизма до реализации жизненных программ организма от рождения и роста до старения и смерти. Связывает же геном и потоки генетической управляющей информации как раз экспрессия генома.

Геном, как и яз, можно было бы назвать матрицей, однако я рискну пойти дальше к латинским (mater) и индоевропейским () истокам слова и предложить наш славянский эквивалент – матица.

Вновь процитирую нашего коллегу Сурена Золяна: «Если соотнести это с дихотомией «язык / речь», то можно конкретизировать: ДНК выступает как язык (программа), РНК — как речь (реализация этой программы). Эта аналогия станет еще глубже, если учесть, что, согласно новейшим представлениям, ДНК сформировалась в процессе эволюции из РНК. Как и в случае языка и речи, РНК эволюционно предшествует ДНК, равно как и речь предшествует языку. Ситуация с ДНК / РНК отличается от лингвистической дихотомии тем, что в процессе эволюции единицы генетического языка (программы) оказываются определенным образом и даже дважды зафиксированными в ДНК, тогда как единицы языка принято рассматривать как абстрактные сущности, которые не могут быть материализованы иначе, чем в речи. Но можно предложить и другое видение: если рассматривать корпус текстов как аналог текстов РНК, то в результате деятельности лингвистов в ходе истории языка возникает и корпус — метаописание этого корпуса (грамматики, учебники, компьютерные программы и т. д.), своеобразный аналог текстов ДНК» [Золян 2016: 123-124].

Этот небольшой пассаж – ценнейший вклад в науку. В биологическую науку в первую очередь. Замечу, что уже в этом году в ежегоднике «МЕТОД» Сурен Тигранович существенно развил и уточнил свои результаты [Золян 2018]. Впрочем, лично мне не вполне очевиден статус корпуса метаописаний яза. Если и можно «включить» этот результатом речевой деятельности в состав яза, то с существенными оговорками, связанными со спецификой не просто языка и мышления, но свободной человеческой саморефлексией, относительно всей оппозиции яз-речь. Ныне эта саморефликсия развилась в научные дисциплины лингвистического и когнитивного комплексов.

Итак, отождествление генома, а фактически ДНК с языком и созданном на этом языке послании (и не только – такое впечатление, что туда все аналогии сливают) создает неразрешимые трудности. Чем сложнее образование, тем разнообразнее ее состав, функции, структуры. Слияние скорее признак неразвитости. Кроме того, различение языка и речи фундаментально. Послания не есть коды, а коды не послания. Скорее всего то, что в генетике именуется транскрипцией, является созданием посланий в РНК полимеразах на матрице ДНК. Именно в РНК + содержатся инструкции и команды для клеток и органов. Именно в них строительные кальки и приказы. Как в командах генералов, офицеров и старшин. Но эти приказы произносятся по-русски, по-французски или по-фински. Соответственно получаются российская, французская или финская армии.

Обобщим. ДНК – неизменная, универсальная матица для порождения программ и команд для всех клеток всех особей одного вида. Яз – столь же универсальная матица для порождения высказываний, речи для всех носителей одного языка.

Почему же великий Френсис Крик трактовал функциональность генетической матицы как код: «Генетический код — это небольшой словарь, который устанавливает связь между языком нуклеиновых кислот из четырех букв и языком белков из двадцати букв» [Crick 1981: 171]. Биологически формулировка по-своему точна, но лингвистически по меньшей мере загадочна. Во всяком случае для ординарно мыслящего дюжинного лингвиста бессмысленна.

Увы, прав Сурен Тигранович, когда пишет, что зачастую для генетиков «язык состоит из букв — то есть того, что, строго говоря, вовсе не является языковой единицей, а есть лишь средство графической фиксации единиц языка на письме» [Золян 2016: 121]. Тут наступает пора пригласить на подиум двух великих лингвистов Романа Якобсона и Луиса Ельмслева.

Первый, проясняя аналогии между языком и генетическим кодом, подчеркивал, что его единицы «следовало бы соотносить непосредственно с фонемами». Он далее подчеркивал, что «среди всех информационных систем (information-carrying systems) генетический и вербальный коды являются единственными, что основаны на использовании единичных (discrete) компонентов, которые сами по себе лишены собственного содержания (inherent meaning), но служат образованию минимальных смысловых единиц (senseful units)» [Jakobson 1970: 438].

Второй наш гость Луис Ельмслев был бы, вероятно, еще решительнее, если бы ему пришлось вступить в обсуждение разных информационных систем помимо языка. Поскольку он выделил в языке план выражения и план содержания на разных уровнях, то для него было бы логичным и последовательным трактовать различение этих планов как универсальное для любых информационно формируемых систем, включая клетки и организмы.

Игра планов выражения и содержания, их необходимого, но неполного изоморфизма, возникновения фигур вполне приложима к формированию, передаче и осуществлению генетической информации. Уверен, что многие генетики существенно уточнили бы свои построения, прочитай они хотя бы пассаж ельмслевских Пролегоменов о фигурах: «Все знаки строятся из незнаков, число которых ограниченно и предпочтительно строго ограниченно. Такие незнаки, входящие в знаковую систему как часть знаков, мы назовем фигурами; это чисто операциональный термин, вводимый просто для удобства. <…> Это означает, что языки не могут описываться как чисто знаковые системы. По цели, обычно приписываемой им, они прежде всего знаковые системы; но по своей внутренней структуре они прежде всего нечто иное, а именно – системы фигур, которые могут быть использованы для построения знаков» [Ельмслев 1960: 305]. Действительно, сложная, порой запутанная и крайне изысканная система генетического аутопойэзиса при ближайшем рассмотрении своей фактуры предстает как разочаровывающая многомерная сеть физико-химических фигур.

Можно ли выбраться из этого порочного круга колебаний между языком Бога и чередой молекулярных связок атомов? Да, если не уповать на чудесные трансферы с помощью единичных и грубых метафор, пусть даже ярких и звонких. Давайте попробуем соотнести лингвистические явления с их биологическими аналогиями, как в одну, так и в другую строну не выборочно, а хотя бы с минимальной системной упорядоченностью. Для начала вообразим, что человеческое общение, коммуникация нужно описать в логике биологических информационных процессов, точнее процессов передачи генетической информации. Что у нас может получиться?

Отдельный носитель языка = отдельная клетка

Сообщество носителей языка = целостный ансамбль клеток или организм

Общий для носителей и их сообщества язык, точнее его структура sui generis[1], яз, langue, = геном или соответствующий генотип. Это то, что уже было названо тут матицей или формообразующей матрицей некого вида.

Спонтанная речевая способность в ее материальном проявлении (голос, жесты, резы и черты и т.п.), проторечевая практика = РНК полимеразы, которые суть команды и прочие «высказывания», которые транслитерируют, транслируют информацию, на которой строится морфогенез и метаболизм организмов, образуются отдельные фенотипы организмов одного вида.

Побудительный контекст общения = биохимическая среда, стимулирующий клетку обмен веществ.

Выстраиваются ряды неслучайных соответствий между языковым обеспечением коммуникации людей, создаваемых ими дискурсов и языков, а также генетическим обеспечением морфогенеза клеток и создаваемых ими организмов и видов.

Можно уподобить порождение речений и коммуникативных актов тому, как происходит транскрипция, точнее форматирование структуры РНК полимеразы за счет контакта с геномом. И то и другое осуществляется и носителем, и клеткой за счет нормирования (прокатывания) речевой способности и РНК полимеразы по матице – по системе языка в первом случае, по ДНК во втором.

Фактически именно в этот момент возникает собственно информационное сообщение – инструкция в РНК полимеразе по синтезированию аминокислоты или иная биологическая команда, адресный речевой акт или коммуникативное обращение в человеческом общении.

Равным образом уподобляется восприятие и понимание речений и коммуникативных актов тому, что генетики именуют трансляцией информации путем РНК и генерируемых ею ферментов и т.п.

Аналогия язык – геном, а скорее осуществление межличностной коммуникации между людьми в их общностях и осуществление информационного обмена между клетками организма не только эвристична, но имеет безусловное позитивное научное значение с точки зрения единства информации, сходств и различий различных типов информации. Вместе с тем она слишком нагружена спецификой и существенными деталями на обоих концах этой аналогии. Целесообразно осуществить процедуру очищения от этих деталей и специфики для того, чтобы в результате такого очищения или сублимации перейти на более высокий уровень абстракции и получить обобщенную когнитивную схему развертывания информационных потоков.

Цитируемая литература

Демьянков В.З. Языковые техники «трансфера знаний» // Лингвистика и семиотика культурных трансферов: методы, принципы, технологии: Коллективная монография / Отв. ред. В.В. Фещенко; Ред. колл.: Н.М. Азарова, С.Ю. Бочавер (отв. секретарь), В.З. Демьянков, М.Л. Ковшова, И.В. Силантьев, М.А. Тарасова (редактор-корректор), Т.Е. Янко. – М.: Культурная революция, 2016. – С. 61–85.

Демьянков В.З. Языковые следы трансфера знаний // Когнитивные исследования языка. – М., 2015. – Вып. 23: Лингвистические технологии в гуманитарных исследованиях. – С. 17–29.

Ельмслев 1960 — Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. Вып. 1. М.: Прогресс, 1960. С. 264—389.

Золян С.Т. Вновь о соотнесенности языка и генетического кода. // Вопросы языкознания, № 1, 2016, с. 114 – 132

Золян С.Т. Генетический код: Грамматика, семантика, эволюция. // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал. и гуманит. исследований. – М., 2018ю Вып. 8: Образ и образность. От образования Вселенной до образования ее исследователя. – 449 с.

Степанов Ю.С. Между системой и текстом – дискурс. //Степанов Ю.С. Язык и метод. К современной философии языка. – М., 1998 – с. 655-688.

Шредингер 2002 — Шредингер Э. Что такое жизнь? Физический аспект живой клетки. М.; Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2002.

Collins F.S. The language of God. New York: Free Press, 2006.

Collins F.S. The language of life: DNA and the revolution in personalized medicine. New York: Harper-Collins, 2009.

Crick F. Life Itself: Its origin and nature. London: Simon and Schuster, 1981.

Jakobson R. Linguistics. Relationship between the science of language and other sciences. // Main trends of research in the social and human sciences. The Hague: Mouton, 1970. Pp. 419—453.

——

[1] «Лингвистика должна попытаться охватить язык не как конгломерат внеязыковых (т.е. физических, физиологических, психологических, логических, социологических) явлений, но как самодовлеющее целое, структуру sui generis» [Ельмслев, 1960, с. 267]. И далее – «...лингвистика может и должна изучать языковую форму, отвлекаясь от материала, который может быть подчинен этой форме в обоих планах» [Ельмслев 1960: 335].

15 мая в Москве состоялся очередной семинар в рамках нашего проекта по гранту РНФ «Трансфер знаний и конвергенция методологических традиций». На этот раз выступали наши коллеги из Омска и Петербурга.

Доклады:

— Антон Еремеев. «О проблеме сальтационных реорганизаций генетического материала в генетике популяций и эволюционных вычислениях».

— Александр Спиров. «От эволюционных вычислений до эволюции мемов: некоторые общие проблемы».

Продолжают открываться очень любопытные области пересечения между эволюционной проблематикой и семиотической. Получилось отличное продолжение нашего предыдущего семинара, на котором Сурен Золян рассказывал о семиотическом подходе к геному как к тексту.

Намечается сквозной сюжет, связанный с проблемой сохранности блоков информации о (частично) успешных решениях как важного условия эволюции. Скоро у нас в МЕТОДе выйдет статья Майкла Кеестры, голландского специалиста по проблемам междисциплинарности, — он тоже как раз обращает внимание на эти вопросы.

В эволюции культуры, как пишет Кеестра, сохранность такого рода блоков обеспечивается за счет способности к выстраиванию нарративов. А в человеческом онтогенезе похожие процессы образования устойчивых когнитивных блоков (chunks) можно наблюдать в процессе овладения навыками.

Доклады на Апрельской конференции в НИУ ВШЭ

Участники проекта «Трансфер знаний и конвергенция методологических традиций» выступили на Апрельской конференции в НИУ ВШЭ в рамках секции «Морфология политического и социального развития».



Доклады:

• В. С. Авдонин (ИНИОН РАН)
  О морфологической методологии в когнитивистике 
• Т. Ш. Адильбаев (НИУ ВШЭ)
  Морфология модусов и жанров социальных коммуникаций 
• М. В. Ильин (НИУ ВШЭ)
  Морфология политической и социальной дивергенции и конвергенции 
• И. В. Фомин (ИНИОН РАН)
  Гены, мемы и знаки: эволюционная социальная семиотика как трансдисциплинарный методологический интерфейс в политических исследованиях 

К роли дискуссанта выступил А. В. Коротаев (НИУ ВШЭ).

Программа конференции: https://conf.hse.ru/2017/program

Методологическая интеграция: когнитивные основания математики, морфологии и семиотики

Ильин М.В.,
Авдонин В.С.,
Фомин И.В.

Доклад представлен на международной конференции «Интегрированный подход к проблеме репрезентации знаний с позиции когнитивных наук» 11 апреля 2017 года.

Интегрированный подход в науке всегда предполагает пересечение границ и поиск или строительство трансграничных (в науке – меж- и трансдисциплинарных) методологических образований и традиций. При этом интегрированный подход противостоит монометодологизму и жесткой предметности и представляет скорее полиметодологизм или методологичекий плюрализм. Он предполагает принципиально равнозначное соотнесение исследовательских проектов и лежащих в их основе методологий при одновременной и обязательной соревновательности, которая позволяет оценивать валидность результатов и сама лежит в основе внешней валидности.

Соревновательность позволяет выявить несовершенство методов, их неполную или ограниченную валидность. Это в свою очередь ведет к поиску компромиссов и к соединению методов. Еще более смелое и радикальное решение – создание новых методов поверх или внутри компромиссных методологических комплексов путем комбинирования методологических и предметных очищений и насыщений.

Методологический плюрализм весьма привлекательный для нас в Центре перспективных методологий подход. Сопряженная с формированием новых или с оттачиванием уже вполне сложившихся методов междисциплинарность (интрадисциплинарность, метадисциплинарность и т.п) в своих наиболее масштабных и претендующих на универсализм расширениях позволяет выйти на трансдисциплинарность.

Для нас неприемлем методологический скептицизм и еще более радикальный агностицизм, которые предполагают, будто методологическая рефлексия избыточна или даже бесполезна, а то и вредна. Это, увы, достаточно распространенная позиция среди коллег-прикладников, идеографов и даже части эмпириков, которые лишь в предметном материале ищут и находят источники своего творчества.

По нашему глубокому убеждению, придать нынешнему полю научной методологии черты развитой современности нельзя одним лишь героическим усилием. Великий скачек невозможен. Долгий и извилистый путь идет через развитие «методологического демократизма» в малых масштабах междисциплинарных интеграционных процессов, например, в таких областях, как биосемиотика, биосоциальная эволюция, сравнительные морфологические исследования и т.п. Об этом речь пойдет дальше. Пока же предпримем попытку наметить общие рамки для этой работы, хотя бы предварительно очертить контуры возможных очищенных версий органонов-интеграторов.

Три трансдисциплинарных методологических комплекса: математика, морфология и семиотика

В рамках интегрированного подхода мы предлагаем сосредоточить внимание на математике, семиотике и морфологии. Они рассматриваются как крупные методологические комплексы/традиции, которые в наибольшей степени способны выступить в роли органонов-интеграторов. Наши рассуждения при этом невольно могут создать иллюзию, будто эти комплексы уже существуют как предмет наших изысканий. На деле мы рассуждаем скорее о некоем методологическом потенциале, чем о действительных и уже полномасштабно реализуемых познавательных способностях. Даже охват, состав и внутренняя структура того, что мы поспешно назвали органонами, остаются неясными и порой просто загадочными. И наше уточнение – интеграторы – тоже является поспешным. Фактически интеграция скорее лишь намечается, да и то крайне неравномерно и противоречиво в каждом из рассматриваемых пространств – в одних, как в математике, гораздо больше, а в других существенно слабее и однобоко.

В настоящее время математика получила наиболее полное и последовательное развитие. Ее основные отрасли начали формироваться уже в глубокой древности. Около двух тысячелетий назад зародились представления об особом математическом знании. А последние пять-шесть веков началось его весьма интенсивное и довольно систематическое развитие c претензией на превращение в своего рода науку наук. Результатом этого развития стал целый комплекс математических наук и их приложений в отдельных предметных областях науки и практики.

Развитие математики продолжается. Все активнее и дальше идет процесс математизации отдельных дисциплин и целых наук. Математика вновь, как на заре первой научной революции, начинает проявлять свой потенциал трансдисциплинарного органон. В начале XX века это было осознано в самой математике в виде формирования в ней рефлексивной области метаматематики. Это была попытка понять математику как органон логико-математическими средствами. Но здесь возникли проблемы, например, были обнаружены ограничительные теоремы метаматематики. Возможно, что для понимания математики как органона нужен другой, расширенный арсенал методов и методологий.

Морфологические изыскания можно обнаружить в почти столь же глубокой древности. Их развитие было поступательным, но неравномерным и выборочным. Оно затрагивало преимущественно области, где наглядность и пластичность форм была наиболее зрима и ощутима – от биологии и медицины до эстетики и от риторики до юриспруденции. При этом морфологическое знание было столь тесно переплетено со своей предметностью, что зачастую оказывалось скрытым, тайным. Эта особенность столь укоренена, что мощно сказывается по сей день. Как бы то ни было, но уже свыше двух столетий начинается собственное развитие морфологии как особого типа познания, благодаря титаническому прорыву, осуществленному И.В.Гёте и плеяде его выдающихся морфологов времен зрелого Просвещения.

Ныне морфологический комплекс наук существует как довольно сильно фрагментированное созвездие вполне самостоятельных дисциплин. Это, например, биологическая морфология, несколько медицинских морфологий, геоморфология, лингвистическая морфология, в свою очередь высоко фрагментированная по предметам – отдельным языкам. Характерно, что первая часть их названия указывает на предмет, а вторая на метод. Однако при этом метод высоко специализирован и приспособлен к предмету, насыщен предметностью.

Рядом с этими звездами-дисциплинами первой величины роятся чуть менее консолидированные и самостоятельные дисциплины, включая морфологию искусства и целый ряд субдисциплин от морфологии сказки до морфологии наноструктур. Характерно, что теперь в самом термине уже на первое место выходит морфология, а очень четкий и даже узкий предмет занимает второе место.

Наконец, в созвездии есть и морфологические звезды разной величины, которые пытаются мигать чужим, неморфологическим светом. Это как раз те дисциплины, которые рано и успешно мимикрировали под некое сугубо специальное знание. Это де факто юридическая морфология, именующая себя конституционализмом. Это политическая морфология, встроенная в становящийся почти безбрежным институционализм, исторически вырастающий из учений о формах правления.

Таким образом, при всей своей успешной экспансии морфология остается далекой не только от выработки общих методологических принципов и практик, но и от взаимного понимания между отельными морфологиями – явными или скрытыми, некоторые из которых де факто остаются герметическими.

Семиотика еще «моложе» морфологии, хотя некоторые ее идеи восходят к античным временам. В строгом смысле она возникла всего полтора столетия назад, если вести отсчет от систематики Чарльза Пирса и всего семь десятилетий, если за отправную точку взять зрелые труды Чарльза Морриса. Именно им была сформулирована, но не решена задача создания «чистой» семиотики. И сегодня эта мечта Чарльза Морриса все еще далека от реализации, хотя некоторое подобие «моррисовского» аппарата принимается с большей или меньшей полнотой практически во всех семиотических субдисциплинах. В настоящее время семиотика встроена в инструментарии лингвистики, культурологии и искусствоведения, а также существует в виде политической семиотики, психосемиотики в виде, например, психосемантики, социальной и антропологической семиотики и др. Она оказалась способной консолидировать всего лишь ряд вполне развитых субдисциплин.

Каким же образом можно подойти к задаче очерчивания общих методологических контуров трех органонов-интеграторов? Возможны разные пути и их сочетание.

Можно идти мелкими шагами, соединяя близкие или вообще смежные дисциплины и субдисциплины. Дело это кропотливое, трудоемкое и очень долговременное. Оно не под силу отдельным коллективам, тем более одной команде исследователей. Тут требуется целая сеть взаимосвязанных проектов, постепенно, методично и точечно заполняющих методологические лакуны и зазоры между дисциплинами.

Другой подход предполагает поиски и выявление фундаментальных оснований органонов благодаря очищению связанных с ними методологических практик от предметности, а также за счет концентрации на их общем инструментальном потенциале. При этом возникает развилка, за которой открываются две возможности. Одна состоит в том, чтобы выстраивать претендующие на универсализм рамки на основе чисто теоретических посылок, как это делается, например, в метаметаматематике. Другая заключается в том, чтобы попытаться пробиться к элементарным, а потому всеобщим, универсальным человеческим способностям, как это делает когнитивистика, а сегодня, на свой манер, также и нейронаука. Эти способности могут показаться примитивными, однако все они так или иначе используются в научных исследованиях в многократно усложненном и преобразованном виде.

Наконец возможны промежуточные поиски, занимающие среднее положение между локальными и универсалистскими. В их основе лежат масштабные методологические синтезы дисциплин и субдисциплин, которые могут быть далеки друг от друга, но которые вовлечены в решение общих исследовательских проектов. Тут становятся возможны неочевидные методологические решения, которые при всей своей конкретности связаны с очень широкими и общезначимыми исследовательскими способностями.

Фундаментальные познавательные способности

В нынешние времена задача выявить базовые, а значит всеобщие человеческие способности начинает превращаться из теоретико-философской во вполне эмпирическую и даже экспериментальную. Организмы людей и других живых существ ограничены в своих возможностях. Однако эти ограничения и являются отправным моментом и для жизнедеятельности в целом, и для развития способности и готовности к действию – в перспективе сознательному.

У людей есть по меньшей мере пять чувств. С их помощью можно или видеть, или слышать, или еще каким-то образом ощущать свое существование. Поступающие раздражения преобразуются в восприятия. Наши сенсориумы, седалища ощущений, отсеивают «шумы» и сохраняют ценное и важное для нас. С этого все начинается. Именно в сенсориумах формируются зачатки способностей, которые со временем становятся когнитивными. Как это происходит, пока большая загадка. Над ее решением работает нейронаука и некоторые другие отрасли когнитивистики. Во всяком случае сейчас все большее число коллег не устраивает простая констатация в духе Хомского, что наши когнитивные, а тем более языковые способности являются просто врожденными.

В ходе наших дискуссий в Центре, а также в ходе бесед с более компетентными коллегами-когнитивистами у нас возникли смутные, но вдохновляющие нас предположения о возможностях вырастания мыслительных способностей – и научных методологий в конечном счете – из нашей биологической чувственности. У нас есть по крайней мере пять, а может быть и больше сенсориумов – с учетом безотчетного для большинства людей чувства гравитации, атмосферного давления, электромагнитных полей, включая геомагнитное поле нашей планеты. Вероятно, для дальнейшего отсечения «шумов» и концентрации полезной информации о нашей внешней и внутренней среде могут формироваться новые сенсориумы второго порядка. Скажем, передача отсортированной уже информации с сетчатки глаза в нервную систему осуществляется также избирательно. До нервной системы и мозг доходят буквально доли процента информации. И даже та, что была считана, используется избирательно, неполно и, можно сказать, предвзято. Однако сами это ограничения превращаются в способность отбраковывать огромную массу несущественной информации (см. подробнее [Ильин, 2016]). Так, вероятно, и возникают сенсориумы второго порядка, которые уже не только сенсориумы, но также и процессоры-сортировщики в придачу.

Не беремся судить, что происходит дальше, в головном мозге. Это сфера нейронауки. Можем только предположить, что там по аналогии возникают еще более тонкие процессоры, может быть, даже выстраиваются их цепочки, передающие информацию, как эстафету, друг другу. Весьма вероятно, что тут важную роль могут играть и зеркальные нейроны. Информация может копироваться, дублироваться, неоднократно проверяться, «просеиваться».

Вне зависимости от деталей и фактических результатов эволюции высшей нервной деятельности людей просматриваются общие принципы развития, которые как раз и важны нам в поисках истоков базовых когнитивных способностей, а значит и оснований, рамочных контуров для органонов-интеграторов научного познания. Можно полагать, что возникающие в ходе эволюции когнитивные способности образуют ядро или даже ядра своего инструментального использования.

В ходе обсуждений мы предположили, что ядра образуются на базе специфических сенсориумов и обеспечивают консолидацию соответствующих комплексов человеческих способностей. Отсюда проистекают индивидуальные таланты людей, обладающих непревзойденным голосом, слухом, обонянием и т.п. Можно высказать еще более смелое предположение, что на более продвинутых этапах развития человеческого поведения, связанных с формированием мышления и речи, появляются новые собственно когнитивные ядра. Побудительными моментами их образования служат уже не столько телесные ограничения-возможности, сколько ориентация на результаты когнитивной деятельности.

Ядра слоисты. В самой их глубине лежат самые первые и простые способности, затем слой за слоем полученные в ходе эволюции. Они закрепляются уже как инструментальные (методологические в пределе) интеллектуальные или когнитивные способности.

Откуда эти способности берутся? Из крайне подвижной и эфемерной внешней обволакивающей поверхности самих процессов когниции, речемышления, отдельных развитых практик мышления и речи. Эта оболочка включает случайные усилия, работающие по принципу проб и ошибок.

Ядро и оболочка возникают, вероятно, в общей нерасчлененной речемыслительной деятельности в виде «отражения» (вспомним марксизм) петель обратной связи, припоминания-узнавания, рекурсии как зародыше рефлексивности, а тем самым позднейшей синтетической медитации и аналитической рефлексии. Затем, на каком-то очень раннем этапе начинается специализации в зависимости от типа практик, их сенсорного наполнения, а главное ориентации на полезный результат. Специфическая сенсорика, сенсорная субстанция становится материей и источником речемыслительных практик, нацеленных на эффективную коммуникацию. Соответствующие усилия «зеркалят» субстанцию, умножают и рекурсивно соединяют в новые комбинации.

Субстанция, на которой фиксируется внимание, может восприниматься с точки зрения полезного результата. Например, градуированная относительно размера, силы, веса, вкуса, громкости, яркости и т.п. Тогда появляются конкретные различения относительных количеств (больше – меньше) или качеств, потом их разного рода заменители, репрезентации, аналитические «различители» и, наконец, более изощренные образования – числа, множества или иные меры, а в конце концов зарождаются способности сосчитать или измерить.

Аналогичным образом отдельные моменты сенсорных субстанций (зрительных, звуковых, тактильных, вкусовых и т.п.) могут отождествляться с самими собой или с равными себе. В результате конкретные ситуативные (индивидуальные) отождествления порождают образы, затем их разного рода заменители, репрезентации, синтезирующие «отождествляторы» потом иконы, индексы, символы и т.п., затем знаки и их смыслы для семиотики.

Точно так же отдельные моменты сенсорных субстанций (зрительных, звуковых, тактильных, вкусовых и т.п.) могут различаться, но соотноситься, сравниваться, образуя ряды сходств и различий. Тогда конкретные сенсорные явления, затем их разного рода заменители и аналоги – пусть даже существенно отличные друг от друга, – репрезентации, «припоминания», превращаются в ряды конфигураций (будущие парадигмы), «облики» и, наконец, формы.

Накладывание на ядра все новых оболочек, превращение их в периферии, наложение новых оболочек и бесконечное продолжение наращивания «снежного кома» ведет к «отжиманию» ядра, его все более четкой структурации. Можно догадываться, что обратные импульсы из ядра структурируют весь наш интеллект, который становится все более сложным. Эти обратные воздействия очевидно не могут быть массивными. Основная масса сосредоточена в обволакивающих оболочках «свежей» субстанции. Ядро же «десубстантивировано», оно подвергается виртуализации или «очищению» в нашей терминологии.

Особый интерес для нас представляют собственно когнитивные ядра, сформировавшиеся и развивающие, как мы думаем, благодаря ориентации на результаты когнитивной деятельности. Что это за вторичные, собственно когнитивные ядра, обеспечивающие целенаправленную собственно человеческую деятельность? Точного или во всяком случае научно обоснованного ответа когнитивистика пока не дает. Мы, однако, рискуем поторопиться и высказать крайне смелое предположение, что они связаны с освоением людьми мерных порядков, форм и смыслов.

Три трансдисциплинарных органона изучения мерных порядков, форм и смыслов

Итак, теперь обратимся к нашему предмету – большим трансдисциплинарным комплексам научных методов – с еще одной стороны. Мы взглянули на него с точки зрения исследовательской практики и сложившегося дисциплинарного членения. Затем рассмотрели под углом зрения базовых когнитивных способностей. Теперь настал черед обратиться к их связям с исследовательскими установками и ожидаемыми результатами. И здесь нашим подспорьем становится замечательная традиция систематического анализа когнитивных способностей в философии и логике. Ключевой фигурой здесь является Иммануил Кант, а содержательной точкой опоры различение мыслительных способностей, связанных с чистым и практическим разумом, а также со способностью суждения.

В третьей из своих критик Кант приводит сводную таблицу обобщенных способностей души (Gesamte Vermögen des Gemüts) [Kant, 1913, S. 198; Кант, 1966, c. 199]. Мы бы теперь сказали когнитивных способностей в широком смысле. Кант выделяет три разновидности способностей: собственно познавательные, чувство удовольствия и неудовольствия и способность желания. Каждую из этих способностей он соотносит с присущим ей априорным принципом и с предметом применения соответствующей способности. Вот эта таблица.

Способности души в совокупности	Познавательные способности	Априорные принципы	Применение к
Познавательные способности	Рассудок	Закономерность	природе
Чувство удовольствия и неудовольствия	Способность суждения	Целесообразность	искусству
Способность желания	Разум	Конечная цель	свободе

Попробуем дать свою трактовку кантовскому членению, развернув ее к нашей проблематике трансдисциплинарных (универсальных по Канту) методов научного исследования.

Первой познавательной способностью является рассудок (Verstand). Он обращен к природе (Natur), реальности, миру вещей. Рассудок использует априорный принцип закономерности (Gesetzmäßigkeit). В развитие кантовской логики отметим, что он основан на мере и нацелен на изучение мерных порядков. Естественно, его предельным научным выражением становится математика.

Нашим вторым когнитивным могуществом является способность суждения (Urteilskraft). По Канту, она обращена к искусству (Kunst) в самом широком смысле, т.е. к созданию человеческих артефактов, к действительности. Ее принцип – целесообразность (Zweckmäßigkeit), что явственно перекликается с политической стороной жизни, с целедостижением. Соответственно, основанием выступает форма и научным выражением – морфология.

Третья способность – разум (Vernunft). Он обращен к свободе (Freiheit). Его априорным принципом является конечная цель (Endzweck). В таком случае, снова дополним Канта, его основание составляет смысл, а научное выражение – семиотика.

Дополним теперь кантовскую таблицу своими расширениями.

У Канта				У нас
Способности души в совокупности	Познавательные способности	Априорные принципы	Применение к	Основание	Органоны
Познавательные способности	Рассудок	Закономерность	природе	Мера	Математика
Чувство удовольствия /неудовольствия	Способность суждения	Целесообразность	искусству	Форма	Морфология
Способность желания	Разум	Конечная цель	свободе	Смысл	Семиотика

Настроенные скептически коллеги, а особенно коллеги, склонные к методологическому скептицизму или даже агностицизму, объявят и данную таблицу, и стоящие за ними аналитические построения пустым умствованием. Не будем вступать в спор. Он потребовал бы отдельного и весьма трудоемкого теоретического обоснования. Ограничимся лишь указанием на то, что и само кантовское членение, и его критики, и наше дополнение находят подкрепление в весьма сходных попытках дать чисто теоретическое представление о совокупных способностях человеческого мышления.

Вот лишь два примера. Оба вполне самостоятельны. Один принадлежит Джону Локку, а другой Чарльзу Сэндерсу Пирсу.

Свой «Опыт о человеческом разумении» (1690) Локк завершает главой о разделении наук. Он выделяет три ветви познания как такового. Это физика – «знание о вещах» (the knowledge of things). Это практика – «умением правильно прилагать наши силы и действия для достижения благих и полезных вещей» (the skill of right applying our own powers and actions, for the attainment of things good and useful). Это, наконец, семиотика (Semeiotike) как «учение о знаках» (the doctrine of signs) [Locke, 1995, IV:XXI; Локк, 1985, с. 200–201].

В своей ранней работе 1865 г. «Телеологическая логика» Пирс разделил всю науку на три большие разновидности: позитивную науку (изучение вещей), семиотику (изучение представлений) и формальную науку (изучение форм) [Peirce, 1982, p. 303–304]. В более поздних работах он идет еще дальше и в развитие кантовских идей выделяет нечто более абстрактное и удобное для аналитической работы, чем обобщенные способности души. Это фундаментальные категории: первичность (firstness), или непосредственное качество ощущения; вторичность (secondness), или дуальность факта; взаимодействие субъекта и объекта, третичность (thirdness), или медиация, посредование [Пирс, 2000, с. 163].

В своем письме к замечательной английской мыслительнице, создательнице сигнифики, особой версии семиотики, леди Виктории Уэлби он поясняет связь своих фундаментальных «кенопифагорейских категорий» с философской традицией. Они, – пишет Пирс, – «несомненно, являются попыткой охарактеризовать то, что пытался охарактеризовать Гегель как три стадии мысли. Они также соответствуют трем категориям каждой из четырех триад Кантовой таблицы». Это как раз те категории и триады, о которых только что шла речь выше. И далее Пирс продолжает: «Но тот факт, что эти три различные попытки были сделаны независимо друг от друга (сходство указанных категорий с гегелевскими стадиями оставалось незамеченным еще в течение многих лет после того, как их список был продуман, в силу моей антипатии к Гегелю), лишь еще раз подтверждает, что эти три элемента существуют в действительности» [Пирс, 2000, с. 164]. Итак, пирсовские категории при всей их абстрактности, кантовские обобщенные способности души и локковские универсальные науки существуют в действительности. Причем существуют они куда надежнее, чем преходящие факты и явления, при всей конкретности и даже осязаемости последних. Чем же оборачиваются для нас, современных людей науки, эти три универсалии? Тремя методологическими органонами – интеграторами познания. Это математика, познание мер и искусство различных измерений вещей. Это морфология, познание форм и искусство выявления отношений и их конфигураций. Это семиотика, познание смыслов и искусство передачи смыслов, посредования, коммуникации. В конечном счете это искусство превращения вещей и форм в наше человеческое осмысленное достояние, их присвоение и тем самым освобождение, делание своим.

Обращение к еще более широкому кругу теоретической и науковедческой литературы, а также наши собственные разработки подтверждают, что интеллектуальная деятельность и научные методологии так или иначе развивают фундаментальные познавательные способности, связанные с освоением размерностей, смыслов и форм жизненных явлений.

Точки методологического роста

Теперь настала пора обратиться к состоявшимся или только намечающимся, но вполне реальным проектам методологической интеграции в относительно скромных масштабах нескольких дисциплин, порой даже 2-3, но связанных с проявлением потенциала органонов-интеграторов. Впрочем, не менее важным было бы критически переосмыслить сложившиеся дисциплинарные и субдисциплинарные методологии под углом знания морфологии и семиотики.

Одна из наиболее важных задач подобного рода – это «возвращение» в сферу морфологии разного рода институционализмов и структурализмов. Собственно, они там были только в принципиальном методологическом смысле, который только начинает проясняться. Не более того. Фактически же связь с морфологией как особым способом мышления и методологической парадигмой никем из представителей соответствующих субдисциплин и школ, насколько нам известно, не только не артикулировать, но и не сознавалась.

Мы прекрасно отдаем себе отчет, что попытки приступить к решению данной задачи будут равносильны настоящей революции в социальных науках, скорее даже целой серии революций, если учитывать многообразие институциоинализмов и структурализмов, многочисленность и своеобразие их дисциплинарных вариантов, а также версий различных школ и даже отдельных авторов. Однако мы вполне сознательно нацелены на то, чтобы предпринять нечто подобное в политической науке. Фактически подготовка подобного переворота, а точнее превращения исторического институционализма в эволюционный институционализм и затем в эволюционную морфологию политики уже начата в ряде публикаций [Патцельт, 2015, Ильин, Самородова, 2016 и др.] и проектов (проекты РФФИ и РНФ).

Не менее амбициозной могла бы стать задача выработки интерфейса между наиболее развитыми традициями дисциплинарного освоения морфологии, например, лингвистической и биологической. Определенные возможности открываются, по нашему мнению, при соотнесении и взаимном переосмыслении методологических подходов сравнительно-исторического языкознания и эволюционной биологии развития. Весьма многообещающей была бы выработка для начала перевода ключевых понятий и принципов с одного методологического языка на другой. Можно было бы предпринять также более широкую по дисциплинарному охвату попытку морфологического переосмысления социальных и биологических трансформаций в терминах внутренней и внешней формы, дивергенции и конвергенции. (Проект РНФ «Трансфер знаний и конвергенция методологических традиций: опыт междисциплинарной интеграции политических, биологических и лингвистических исследований»).

Семиотика также способна немало предложить для методологической рационализации отдельных направлений социальных исследований и придания их эклектичным методам и методикам, сильно отягощенным довольно случайными и даже произвольными предметными искажениями, целостность и последовательность. Один из очевидных примеров связан с консолидацией методологических оснований для такого бурно развивающегося направления, как политика памяти. Другая возможность предполагает рационализацию анализа изменений и трансформаций политических режимов и порядков с использованием аппарата семиотики и отдельных приемов критического анализа дискурсов, связанного, например, с изучением политических нарративов и перформативов, а также мультимодального анализа социальной коммуникации. Впрочем, хорошей площадкой для соответствующего методологического интерфейса могла бы быть социальная семиотика.

Важнейшим, во многих отношениях прорывным направлением методологических новаций уже в течение ряда лет является биосемиотика. В настоящее время это уже вполне сложившая область междисциплинарного интерфейса биологии и семиотики, внутри которой вполне отчетливо формируются направления научного поиска, своего рода субдисциплины. Одно такое направление связано с лингвистическим прочтением генетического кода, восходящее еще идеям Романа Якобсона [Jaкobson, 1970]. Важным вкладом в эту традицию стали работы Сурена Золяна, а также Калеви Кулля и др. В частности, С.Т.Золян выступил научной идеей, которая связана с трактовкой текста в широком семиотическом понимании как организма и организма как текста. Это позволяет, по его мнению, рассматривать семиотику как модель (язык) организации саморазвивающихся систем. А метасемиотику как конвертирующую систему, способную преобразовывать описания различных саморазвивающихся систем в инвариантных форме, обладающих изоморфизмом. Здесь намечается интерфейс не только биологии с социальными науками, но также семиотики и морфологии

Другим важным направлением биосемиотики является изучение информационного обмена, «коммуникации» живых организмов разного рода и их экосистем. Здесь также огромное поле для взаимодействия и выработки собственно семиотического инструментария анализа. Отчасти с проблематикой биосемиотики пересекается или, скорее, дополняет ее биополитика. Она включает по меньшей мере пять основных направлений или «рубрик» [Кеестра, 2017]: вариант «более биологически ориентированной политической науки», касающиеся биологии вопросы публичной политики, физиологические параметры политических взглядов и поведения, влияние физиологических факторов на политическое поведение, унаследованные людьми эволюционные качества, которые имеют значение для политики.

Литература

Вебер М. «Объективность» социально-научного и социально-политического познания. // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр персп. методологий социально-гуманит. исследований; Гл. ред. М.В. Ильин. – М., 2010. – Вып. 1: Альтернативные модели формирования наций. - С. 360-412.

Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. Ч. 1. – М.: МГИМО, 1995. – 112 с.

Ильин М.В. «Объективность» реальности и «субъективность» действительности. Краткий комментарий к статьям М.Вебера и К.Палонена. // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр персп. методологий социально-гуманит. исследований; Гл. ред. М.В. Ильин. – М., 2010. – Вып. 1: Альтернативные модели формирования наций. – С. 434-437.

Ильин М.В. Методологический вызов. Как вообразить еще непознанное? Как понять самому и представить другим познаваемое? // МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед.; Ред. кол.: М.В.Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2015. – Вып.6: Способы представления знаний. – С. 6-12.

Золян С.Т. Семиотика как органон гуманитарного знания: возможности и ограничения. // МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед.; Ред. кол.: М.В.Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2015. – Вып.6: Способы представления знаний. – С.74-89.

Кант И. Сочинения в 6-то томах. - Т.5. - М.: АН СССР, Мысль – 1966, 564 с.

Кеестра М. «Нейронаучный» и «нарратвный» повороты в объяснении биополитических порядков: как нарративы и мозг обоюдно влияют друг на друга? // // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр персп. методологий социально-гуманит. исследований; Гл. ред. М.В. Ильин. – М., 2017. – Вып. 7. — в печати.

Палонен К. «Объективность» как «честная игра». Веберовское переопределение нормативного понятия // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр персп. методологий социально-гуманит. исследований; Гл. ред. М.В. Ильин. – М., 2010. – Вып. 1: Альтернативные модели формирования наций. – С. 413-433.

Локк Дж. Сочинения: в 3-х т. – Т. 2. – М.: Мысль, 1985. – 560 с.

Патцельт В. Дж. Проблематичный интерфейс: биология и сравнительная политология. // МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед.; Ред. кол.: М.В.Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2015. – Вып.6: Способы представления знаний. – С. 13-32.

Пирс Ч.С. Избранные философские произведения. – М.: Логос, 2000. – 448 с.

Пршеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М.: РОССПЭН, 1999, 319 с.

Трансдисциплинарные органоны гуманитарного знания. Дискуссия на пленарном заседании «Интеграция гуманитарных и естественнонаучных знаний: информационные подходы» Седьмых гуманитарных чтений РГГУ. // МЕТОД: Московский Ежегодник Трудов из Обществоведческих Дисциплин: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр перспект. методологий социал.-гуманит. исслед.; Ред. кол.: М.В.Ильин (гл. ред.) и др. – М., 2015. – Вып.6: Способы представления знаний. – С. 109-117.

Churchill W. Speech, House of Commons, November 11, 1947.—Winston S. Churchill: His Complete Speeches, 1897–1963, ed. Robert Rhodes James, vol. 7, p. 7566 (1974).

His Majesties Answer to the XIX Propositions of Both Houses of Parliament. London: Rob. Barker a. by the Assignes of J. Bill, 1642.

Jaкobson R. Linguistics. Relationship between the science of language and other sciences. Main trends of research in the social and human sciences. The Hague: Mouton, 1970. Pp. 419—453.

Kant I. Kritik der praktischen Vernunft // Kant I. Gesammelte Schriften. – Berlin: Reimer, 1913. – S. 1–163

Locke J. An essay concerning human understanding. – Amherst, N.Y.: Prometheus books, 1995. – 624 p.

Peirce C. S. Writings of Charles S. Peirce: A chronological edition. – Vol. 1: 1857-1866. – Bloomington: Indiana univ. press, 1982. – 736 p.

Przeworski A. Democracy and the market: Political and economic reforms in Eastern Europe and Latin America. – Cambridge University Press, 1991, p. 208.

Rothschild F. S. 1962. Laws of symbolic mediation in the dynamics of self and personality. Annals of New York Academy of Sciences 96: 774–784.

Tilly Ch. Contention and Democracy in Europe, 1650–2000. Camb.: Camb. Univ. Press, 2004, p. 305

Weston C. C. Beginnings of the Classical Theory of the English Constitution //Proceedings of the American Philosophical Society. – 1956. – Vol. 100. – №. 2. – pp. 133-144.

Weston C. C. English Constitutional Doctrines from the Fifteenth Century to the Seventeenth: II. The Theory of Mixed Monarchy under Charles I and after //The English Historical Review. – 1960. – Vol. 75. – №. 296. – pp. 426-443.

Weston C. English Constitutional Theory and the House of Lords 1556-1832 (Routledge Revivals). – Routledge, 2010.